Смотри на меня

– Что?! Ну конечно, я никого не убивал.

– Вопрос второй: допустима ли ложь в каких-нибудь случаях?

Тэйлор сверлил меня глазами и ничего не говорил.

– Отвечай на вопрос.

– Недопустима.

– А если у маленького Джимми умер любимый щенок и мама сказала ему, что его Скрэппи убежал по радуге, живет теперь на Солнечной ферме и будет до конца дней своих бегать за кроликами и есть рибай-стейк?

– Ну, хорошо, наверное, бывают ситуации, когда ложь допустима.

– И ты сейчас искренне говоришь, ведь так? В данный момент ты же не врешь?

– Ну, хватит! Я вообще не понимаю, что вы тут задумали, но если в ближайшие две секунды вы не начнете объяснять, ищите себе другого дурака и играйте с ним в свои интеллектуальные игры.

– Поздравляю, – расплылся я в улыбке. – Ты блестяще справился с тестом.

Тэйлор покачал головой и пошел к двери.

– Плохой поисковый портрет может испортить все дело.

Тут он застыл, держась за дверную ручку.

– У тебя сейчас миллион вопросов в голове, но есть один самый главный.

Тэйлор смотрел на меня, а я на него. Кивком я указал ему на кровать.

– Садись, давай поговорим.

Тэйлор подошел к кровати и сел.

– Мне нужно было знать, могу ли я тебе доверять, – сказал я.

– Почему?

– Мы дойдем до этого. И еще мне нужно было знать, смогу ли я с тобой работать. В самолете, когда я спрашивал твое мнение о видео, я хотел проверить, скажешь ли ты мне собственное мнение или то, что я хочу услышать. Я терпеть не могу тех, кто всегда со всем соглашается. Затем, в участке, мне нужно было понять, умеешь ли ты думать самостоятельно. Ты знал, что я даю нерабочий портрет, но ничего не стал говорить. Отличный ход, между прочим.

– Но почему? Я не понимаю этого, вообще не понимаю. Зачем такие предосторожности?

– Потому что у меня есть одна гипотеза. И она основана на такой впечатляющей попытке повести расследование по ложному следу, что даже я признаю ее исключительность.

Я остановился на минутку, чтобы Тэйлор поймал ход моих мыслей.

– Когда я дал поисковый портрет, я сказал, что мы ищем белого мужчину ростом метр семьдесят пять, которому за тридцать, стройного и с высшим образованием. Пять элементов описания. Два из них истинны, а три могут быть ошибочны, – я пожал плечами. – А могут быть и правильными. Какие два точно верны?

– Это вопрос с подвохом, – сказал Тэйлор. – Все пять верны. Вы взяли информацию из видео. Человек, который бросал спичку, точно белый, стройный, примерно метр семьдесят пять. Учитывая характер убийства, можно предположить, что он образован и ему за тридцать. В общем, это не высшая математика, Уинтер.

Я помолчал несколько минут, чтобы Тэйлор подумал о том, что сам только что сказал.

– Черт. Убийца не тот, кто бросил спичку. В этом ваша гипотеза?

– Ты попал почти в самую точку в самолете, сказав, что поджигатель действует, как робот. Совсем чуть-чуть ты ошибся, – сказал я, расставив большой и указательный палец на сантиметр друг от друга. – Разгадка – в отсутствии эмоций, здесь ты прав. И есть гораздо более легкие способы убийства, более эффективные. На этот счет ты тоже не ошибся.

Тэйлор смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Было видно, что все его внимание сосредоточено на том, что я говорю. Мыслей уйти больше не возникало.

– Поджог – рискованный способ. Его может выбрать только садист, но садист вел бы себя совсем не так, как человек на видео. Садист бы растянул процесс, насколько это возможно. Он бы не торопился, а принес целый реквизит, поиграл с ним от души. Тряс бы канистру, чтобы жертва слышала плеск бензина. Зажег бы сначала одну спичку, подождал бы, пока она полностью не выгорит у него в руках, потом вторую. Он бы измучил жертву, сломал бы ее психологически. И только потом поджег бы.

– Господи, – прошептал Тэйлор. Его взгляд был направлен куда-то вдаль, и в нем читалась смесь ужаса и отвращения.

– И уж точно ни один садист никогда и ни за что не пойдет сразу к жертве и не убьет ее. Какой в этом смысл? Нашего поджигателя кто-то заставил сделать то, что мы увидели на видео.

– Как?

– Какими-нибудь угрозами, – пожал я плечами. – Может, кто-то из семьи. В полицию не поступало никаких заявлений о пропаже людей за последние двое суток?

– Не слышал, – покачал головой Тэйлор.

– Значит, не из семьи. Ну, или же сейчас где-то находится целый дом трупов, которые пока не обнаружены. Сейчас это не важно. Важно понять, почему наш убийца сам не стал делать грязную работу.

– Без понятия, но наверняка у него есть очень веская причина.

– Как ты сделал этот вывод?

– То, что он выбрал поджог, означает, что садистские наклонности у него есть. Но то, что он заставил поджигать кого-то другого, означает, что он их подавляет. А без серьезных причин он бы не стал их подавлять.

– И эта веская причина у него есть. Бензин – крайне неудобная для работы субстанция. Запах впитывается в одежду, волосы, кожу, и он очень стойкий. Прибавь к этому запах горения, от которого тоже не так легко избавиться. Ты у костра сидел когда-нибудь? Запах дыма не выветривается полностью и через несколько дней. В общем, нужно быть полным тупицей, чтобы из всех методов убийства выбрать поджог. Легче неоновую рекламу себе на лбу повесить с надписью: «Я убийца».

– Но наш поджигатель не тупой. Поэтому он кого-то другого использовал для поджога. Он знает, по каким признакам судмедэксперты выявляют поджигателей.

– Продолжай, – подбодрил его я. – Ты почти у цели. Сделай этот последний шаг. Если тебе это поможет, ответ – в одном из вопросов, который ты мне задал. Зачем мне нужно быть уверенным, что я могу тебе доверять?

Тэйлор открыл было рот, чтобы сказать, что он без понятия, но слов не последовало. Его глаза расширились от внезапного озарения.

– Господи… Вы думаете, что поджигатель – коп.

12

– Это точно не коп, Уинтер. Двести процентов. Я изо дня в день работаю с этими людьми. Если бы кто-то из них был убийцей, я бы знал.

Я подошел к окну и одним пальцем отодвинул штору. По Морроу-стрит шла парочка ранних пташек, явно рассчитывающих попасть на «счастливый час». Это были закоренелые алкоголики, одинокие спившиеся души, и уже ничто не могло встать между ними и бутылкой – даже чье-то убийство. Солнце, беспощадно палящий желтый шар, уже приближалось к горизонту, но время до заката еще было. Я отпустил штору.

– Нет, ты бы не знал. Одиннадцать лет я жил под одной крышей с одним из самых жестоких серийных убийц этой страны и ничего не заподозрил. Моя мать провела с ним семнадцать лет, то есть почти два десятилетия. Тринадцать из этих семнадцати лет они были женаты. Спали в одной постели, жили одной жизнью, и она ничего не заподозрила. Отец прожил в одном и том же маленьком городе всю свою жизнь, и этот город мало чем отличается от Игл-Крика – только тем, что находится в Калифорнии, на другом конце страны. У него были друзья, с которыми он еще в школе учился, и они тоже ничего не подозревали.

– Вы были ребенком. Немудрено, что вы ничего не замечали. От ребенка невозможно этого ожидать.

– Ты не понимаешь. Мы все страдаем расщеплением личности. У кого-то их три, а у кого-то и того больше. Ты – один для друзей и для семьи, другой – для остального мира. Третий – когда смотришься в зеркало. У каждого есть темная сторона, мысли и чувства, которыми мы не хотим делиться с остальными. Каждый хоть раз в жизни лежал без сна в постели и желал кому-то смерти.

– Вы ошибаетесь.

– Да? То есть ты никому и никогда не желал смерти? – покачал я головой. – Попробуй убеди меня, но ты не будешь честен. Ты знаешь о том, что между психопатией и подростковым возрастом есть пугающее количество сходных черт? С психологической точки зрения это почти что идентичные состояния.

– Ну и что?

– Ну вот ты был звездой американского футбола в колледже. В те годы у тебя столько тестостерона было в организме, что мозг просто отключился на несколько лет. И ничего ты с этим не поделал бы. Если добавить к этому подростковую психопатию, только чудо могло тебя спасти от мысли о чьей-нибудь смерти. Да даже и не одному человеку.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.