Страница 3 из 85
Немало времени потребовалось Луке, чтобы определиться с интенсивностью, силой запаха, чтобы отличать аромат золотых пылинок или каких-нибудь цепочек и перстеньков от запаха Большого Золота. Как известно, тренировки делают мастеров, поэтому пришлось ему несколько раз наведаться в Грановитую палату. Дежурные в залах музея стали обращать на него внимание. Впрочем, это могло ему лишь показаться.
Единственным недостатком действия прибора было то, что после его работы Лука впадал в страшнейшую депрессию. Но и с ней он постепенно научился бороться. Спасало снотворное, пара таблеток — и наутро снова в порядке. Пора было начинать планомерный поиск.
Велика инерция человеческой доверчивости. И Лука пошел поначалу на поводу у приключенческой литературы с описанием таинственных склепов, чердаков и подполий в графских старинных имениях. Он побывал на Немецком кладбище, где, к слову сказать, покоились его дедушки и бабушки, а теперь уже и родители, не оставившие ему никакого мало-мальски ощутимого наследства. Все, что осталось, он прожил, с кафедры давно уволился, и теперь обстоятельства его, что называется, подпирали, ему не на что было жить. Надежда была только на дивиденды со всего того, что вложил он в свое детище.
С Немецкого кладбища он возвращался в крайне мрачном настроении. Ничем приличным в старом некрополе не пахло, и день был потерян. Расстроился Лука настолько, что даже аппарат забыл выключить, и он продолжал работать вхолостую. Он лениво брел от «Октябрьской». Шаболовка была тиха в этот час, и запахи малого золота не тревожили его. Обладательницы цепочек, колец и кулонов уже лежали в койках и на сон грядущий занимались любовью со своими счастливыми избранниками. Будто бездомный пес по пустынной улице шел одинокий Лука — вынюхивал…
И вдруг! Он даже остановился от неожиданности. Запах доносился издалека, но очень явственно, мощно. Лука свернул на улицу Шухова, ускорил шаг. Тянуло откуда-то со стороны Мытной и Люсиновки. Бежевый, золотистый запах усиливался, густел. Сокращая путь, Лука пересек темный двор и оказался на Люсиновской улице. Она была тоже пустынна, лишь редкие машины проносились, мигая огнями и дымя, точно грешные души в преисподнюю. Место, куда его вынесло, было ему хорошо знакомо. Перед ним был небольшой, но довольно толковый магазин «Консервы».
Лука шагнул к витрине и замер. Запах исходил из переполненной мусором урны. Пересиливая отвращение, Лука запустил в нее руку. Мимо тащилась враскачку лохматая пьяная баба. Неуклюже обходя Луку, вздохнула протяжно: «сердешны-ый»… И, икнув, свернула в подворотню. А пальцы Луки в этот момент наткнулись на что-то холодное, скользкое, он вытащил это «что-то», не глядя, сунул в карман, а рука машинально сама потянулась вниз, в зловонную темную пасть. Безошибочно, словно знал, где взять, он ухватил нечто гладкое, приятное на ощупь и довольно весомое…
При тусклом свете витрины он хотел было рассмотреть добычу, но услышал приближающиеся приглушенные голоса и стук тяжелых подкованных шагов.
Лука нырнул в темноту за торговой палаткой, а в световой квадрат витрины вошли два милиционера.
— Да-а, Никифоров, не думал я, что ты тоже заметишь!.. — Говоривший неприятно хохотнул.
— Только он этот мешочек сбросил, — азартно отозвался Никифоров, — я сразу на тебя зырк: стукнешь ты капитану или нет.
— Что я — дурак? Он как понял, что мы его сейчас заметем, сразу бах в карман. Я чуть не пальнул с перепугу. А он, оказывается, этот мешочек туда, и, по-моему, не только мешочек!..
— Шутишь!
— По-моему, ствол он туда засунул. А мешочек для нас — чтоб помалкивали… ладно, давай лезь! Я все ж тебя постарше…
На минуту они притихли.
— Нету здесь ни хрена!
— Не может быть…
Лука запомнил их разговор до последнего ругательства. Менты договорились сперва тряхнуть дворничиху, а потом уж того, который бросил в урну кожаный мешочек и то, пронзительно-холодное и скользкое…
Ледяной и глянцевой была костяная рукоятка пистолета с двумя искусно вырезанными рисунками: на одной стороне Ворона и лисица, на другой — Лиса и виноград. Какой-нибудь любитель лисиц потрудился, и нетрудно было догадаться, что оружие изготовлено в зоне… А в кожаном кисете, затянутом сыромятным шнурком, лежало двадцать девять желтеньких николаевских десяток.
Одним из ментов, как мы уже знаем, был Никифоров. Его сослуживец Кулькин, стараясь опередить спутника на полшага и заглядывая ему в лицо, приговаривал:
— Ну, теперь все… теперь уж, как хочешь, а нам с тобой все надо делать совместно. Теперь мы с тобой заодно…
Они вошли в подъезд, где жила дворничиха, вызвали лифт.
— Вообще-то поздновато… — проговорил Никифоров, нажимая на кнопку четвертого этажа.
— Перебьется! Я больше чем уверен, что она к этому делу подвязана…
И Кулькин был почти прав. Дворничихой оказалась та женщина, что профланировала нетрезвой поступью мимо шарившего в урне Луки. Сообразив, что стала свидетельницей чего-то важного, она быстро протрезвела.
— Когда он там копался? — спросил Кулькин.
— Ну… — Дворничиха призадумалась. — Ну, может, двадцать минут назад или сорок…
— Вот, блин…
— Пошли, может, еще перехватим!
— Хрена теперь перехватишь! Как он выглядел, этот гнида, Галина?
— Как… — Дворничиха пожала плечами. — Обыкновенно…
Но подумав минуту-другую, потужась, возбужденно перебегая масляными глазками с одного на другого, она неожиданно выдала довольно сносный словесный портрет Луки.
— Молодец! — искренне удивившись, покачал головой Никифоров. — Ты, Галь, вот что… ты завтра в отделение подойди. — И повернулся к Кулькину: — Мы завтра фоторобот заделаем, понял?!
Уже ночью, сидя за чаем у себя на кухне, Никифоров размышлял о том, как мог этот проходимец прознать, что в урне лежит такое богатство. И рассуждать он начал с нуля, с исходного момента. Мешочек опустил в урну некто Федя Птица. Он мог каким-то образом договориться со своим человеком, что, дескать, я туда кину, а ты подбери. Но это казалось Никифорову маловероятным, потому что Федя Птица был классным домушником и серьезным человеком, который прекрасно понимал, что в его положении с милицией шутить не стоит. Понятно, Птицу стоило бы тряхнуть — для порядка. Но Никифоров был больше чем уверен, что от глупости Федю лечить не надо. Оставалось второе: кто-то видел, как Птица сбрасывает в урну вещи. Потом выбрал момент и взял их. Никифоров от досады поморщился. Просто удивительно: как только касается денег, сразу откуда ни возьмись слетается несметное количество шакалья. Теперь ворчи, не ворчи, а поезд ушел. И надо его догонять.
По пути в отделение Птица им успел шепнуть, что в мешочке были монеты, лобанчики, как их называют деловые. Значит, этот гад, присвоивший мешочек, свободно может начать толкать монеты. По две-три штуки зараз, а может, и больше. Надо искать его, подонка, но где? Скорее всего, здесь, в этом районе. Почему, Никифоров не знал, но что-то подсказывало ему, что «гад» каким-то образом связан с их районом — живет здесь или работает. Федю вроде бы они прихватили около шести, может, чуть позже. А к урне смогли вырваться только в одиннадцать, раньше отвалить не удалось. И как-то трудно себе представить, продолжал размышлять Никифоров, что к этой, злополучной урне кто-нибудь катит из Медведково или Чертанова. Нет, скорее всего, этот хмырь — свой. Может быть, он его даже знает или, во всяком случае, видел. А может, у него здесь любовница? Тогда хуже…
На следующий день, запудрив мозги ребятам из лаборатории, они посадили Галину-дворничиху в темный зал и включили технику, которая последовательно подбирала овал лица, разрез глаз, нос, губы и тому подобное.
Лицо у Луки Лучкова, к сожалению, было характерным, запоминающимся, и уже минут через пятнадцать Галина возбужденно воскликнула:
— Он! Как вылитый!..
— Видел его когда-нибудь? — спросил Кулькин Никифорова.