Танцор меча

Мое старое имя, которого у меня не было.

Кочевники, такие как Салсет, знают пустыню. Быстро обменявшись несколькими словами, они завернули Дел и меня в прохладную мокрую ткань, поднесли поближе к повозкам и положили нас в тень. За несколько минут они разбили лагерь. Это Салсет умеют: один хиорт здесь, другой там, пока десятки их не раскинутся на небольшом клочке пустыни. Такое поселение они называют домом.

Я хотел попросить Сулу и других женщин сначала заняться Дел, но не мог говорить. Язык распух и отяжелел и даже дыхание давалось с трудом. В конце концов после долгих уговоров Сулы я прекратил попытки заговорить и отдал себя в надежные руки Салсет. Когда ткань на обожженном теле высохла, Сула снова намочила ее водой из деревянной бочки, укрепленной в повозке. После пятой смены мокрой ткани она достала пасту из растения алла и я провалился в благословенное забытье, когда прохладная мазь покрыла израненное тело и унесла боль. Сула, благословение богам валхайла, приподняла мою голову и я сделал первый глоток воды за двое суток.

Перед тем, как потерять сознание, я думал о Дел. Вспоминал как странно она себя вела. И действительно ли ее меч был не просто куском металла. И всерьез ли она полагала, что он мог спасти нас.

Разящий, несмотря на всю мою любовь и уважение к нему, был только мечом. Не богом. Не человеком. Не магическим существом.

Он был обычным мечом.

И моим спасением.

Обычно я выздоравливал быстро, но на этот раз мне пришлось проваляться несколько дней, прежде чем я снова ощутил себя живым существом. Обгоревшая кожа сходила кусками и я сам себе напоминал кумфу во время линьки. Новую кожу я обильно смазывал пастой алла, пока та не огрубела до нормального состояния. Песчаный Тигр, который, сколько я его помнил, всегда был темным как кусок меди, стал похож на огромного новорожденного младенца, рожденного незадачливой женщиной. Нежная розовая кожа обтягивала все тело кроме тех мест, которые прикрывала набедренная повязка.

А поскольку она прикрывала именно ту часть моего тела, к которой я всегда был наиболее привязан, я не терял веру в будущее.

Дел, однако, болела серьезно. Она лежала в маленьком оранжевом хиорте Сулы, забывшись в бреду песчаной болезни и черном мире настоя, которым поила ее Сула несколько раз в день. Но даже паста алла и настой не могли полностью успокоить боль.

Я стоял у входа в хиорт и смотрел на фигурку, закутанную в шафрановое покрывало. Я видел только ее лицо. Обожженное, покрытое волдырями и клочьями сходившей кожи.

– Она не может разговаривать с тобой, – Сула говорила на Южном языке с выговором Салсет, которого я не слышал уже много лет. – Она ничего не понимает. А тот, кто не думает, не говорит.

– Это пройдет, – убежденно сказал я, в душе понимая, что о таком исходе можно было только мечтать. Песчаная болезнь это не шутки.

– Может быть, – выражение широкого лица Сулы меня не слишком успокоило.

– Но о ней хорошо заботятся, – напомнил я. – У нее есть вода и тот напиток, который ты даешь. Песчаная болезнь пройдет.

Сула пожала плечами.

– Зря сидишь здесь. Она не заговорит с тобой.

Я снова посмотрел на Дел. Она стонала и вскрикивала в наркотическом ступоре, шепча что-то на Северном языке. Я снова и снова слышал слово «кайдин», но если Дел и произносила имя своего меча, я его не уловил.

Смирившись с собственным бессилием, я покачал головой.

– Глупая маленькая баска. Тебе бы следовало остаться на Севере.

Я хотел спать по ночам в хиорте, но Сула, верная обычаям Салсет, не позволила. Я был неженатым мужчиной, она незамужней женщиной, которая еще могла изменить свое положение, и я засыпал около хиорта, закутавшись в одеяло, пропахшее козами и собаками, и вместо сна ко мне приходили воспоминания детских лет. Воспоминания, от которых я бы навсегда избавился, если бы мог.

Каждый день я занимался, стараясь вернуть силу мускулам и растянуть новую шкуру, чтобы она сидела на мне поудобнее. Я часами тренировался с мечом, усмехаясь, когда все дети племени собирались посмотреть на это зрелище хитрыми черными глазками, которые становились огромными от изумления. Но глубоко внутри я постоянно ощущал беспокойство. Опасение. И никак не мог справиться с собой. Когда я проходил мимо хиортов и повозок, вспоминая детство, я снова чувствовал себя униженным, слабым, испуганным – Песчаный Тигр был испуган. Я хотел сбежать – мне нужно было уйти от них – но я не мог оставить Дел.

Ну, то есть дело было в том, что она наняла меня. И я должен был выполнить обещанное или навсегда погубить свою репутацию.

Однажды сам шукар пришел посмотреть на меня. Он долго изучал шрамы песчаного тигра на лице и когти на шнурке, и ушел, не сказав ни слова.

Но я успел заметить горечь в его глазах – он вспоминал прошлое, думал о настоящем и будущем. Коварный старик. Хитрый, старый шукар. Когда он отворачивался, я увидел, как скривился его рот.

Боги, он ненавидел меня.

Но я ненавидел его сильнее.

Мужчины демонстративно отворачивались от меня, но меня это не удивляло: они тоже ничего не забыли. Замужние женщины меня не замечали: обычаи Салсет не позволяли женщине, имеющий мужа, разговаривать с другими мужчинами, в крайнем случае беседа должна была ограничиться парой вежливых фраз. Но я и сам не обращал на них внимания.

Зачем мне женщины, которые были настолько стары, что помнили меня еще ребенком.

Но девушки меня не знали и во всю пользовались имеющейся у них свободой.

Они заинтересованно посматривали на меня, но от этого я не чувствовал себя высоким, сильным и смелым. Я становился все меньше, слабее и испуганнее.

Салсет – привлекательное племя. Их кожа светлее чем у Ханджи и они не уродуют себя шрамами и красками. Волосы и глаза у них черные.

Большинство Салсет невысокие и худые, хотя многие из женщин постарше, такие как Сулы, были склонны к полноте. Салсет быстрые и гибкие как Дел, но среди них не было воинов.

Они кочевники.

Их племя жило одним днем, от рассвета до заката, и бродило вместе с песками; они отправлялись в путь, а потом где-то разбивали лагерь.

Они не могли представить себе жизнь без свободы, но строго соблюдали традиции, а их огромная любовь друг к другу заставляла постороннего человека стыдиться, что он не может разделить ее.

Они заставляли меня стыдиться, что я не Салсет, хотя когда-то и жил с ними. Но ни тогда, ни сейчас я не мог стать одним из них, слишком уж разными мы были.

Я не мог изменить свое сложение, вес, цвет кожи, зеленые глаза и каштановые волосы. Не мог лишиться силы и врожденного таланта к мечу.

Я был чужим для них: тогда, сейчас, навечно. И первые шестнадцать лет моей жизни они пытались выбить это из меня.

11

Песчаная болезнь изменяет человека. Она превращает память в сито: какие-то воспоминания уходят в никуда, какие-то сохраняются. Потерянные заменяются мечтами и иллюзиями настолько реальными, что в них веришь пока кто-то тебя не разубедит.

Я пытался объяснить это Дел, но она ничего не слышала. Она лежала на покрывале в оранжевом хиорте Сулы и я видел, что физически она медленно выздоравливала, но что происходило у нее в голове я не знал. Сула щедро смазывала тело Дел пастой алла и заворачивала ее во влажную ткань, чтобы новая кожа не высыхала. Дел была похожа на страшный обгоревший труп, но она дышала.

И ей снились сны. Я быстро выработал распорядок дня: еда, общие упражнения, еда, практика с мечом, беседы с Дел. Я сидел около нее часами и разговаривал так, словно она могла меня слышать. Мне казалось, что Дел должна была все время ощущать чью-то поддержку. Трудно сказать, знала ли она, что я был рядом. Дел шептала, стонала, разговаривала, но за исключением нескольких слов, я не понимал ее. Я не говорил на Северном.

А иногда мы молчали. Вдвоем мы делили минуты тишины – Сула всегда находила себе работу – Дел спала, а я смотрел на тканые стены хиорта, пытаясь (чаще неудачно) заставить себя смириться с необходимостью оставаться среди Салсет. Шестнадцать лет назад я покинул племя, думая (надеясь), что никогда уже их не увижу. За эти годы ничего не изменилось, только Сула превратилась в пожилую вдову из молодой женщины, которую я помнил. Все мои ровесники стали взрослыми и, уважая традиции и верования племени, воспитывали своих детей так, как когда-то воспитывали их самих. Не изменился и старый шукар, так и оставшись человеком без возраста – свирепым, строгим, резким. И как шестнадцать лет назад в его глазах плескалась бессильная ярость, когда он замечал меня.