Столкновение миров

Шеф промычал что-то, чего Джек совершенно не смог разобрать, из-за акцента, но речь шла, кажется, о матери Капитана и бродячих собаках позади павильона.

— Возможно, — ответил Капитан. — Я никогда не встречался с этой женщиной. Но ты не ответил на мой вопрос.

Он пнул шеф-повара сапогом. И хотя он сделал это довольно мягко, тот заорал, будто Капитан пнул его изо всей силы. Женщины опять зашептались.

— Так мы поняли насчет шеф-повара, оружия и Капитана? Потому что если нет, то нужно дать еще кое-какие инструкции!

— Мы поняли! — прошептал шеф-повар. — Поняли! Поняли! Поняли!

— Хорошо. Потому, что сегодня я уже давал слишком много инструкций! — и он тряхнул Джека, взяв его за шиворот. — Не так ли, малыш?

Он опять встряхнул его, и Джек захныкал совершенно искренне.

— Ладно, это все, что он может сказать. Он туп, как и его мать.

Капитан хмурым взглядом окинул кухню.

— Добрый день, дамы, да будет с вами милость Королевы.

— И с вами, сэр, — ответила старшая из женщин и опустилась в неуклюжем, тяжелом реверансе. Другие последовали ее примеру.

Капитан потянул Джека за руку через кухню. Джек ударился боком о мойку и вскрикнул от боли. Горячая вода плеснулась на пол, и дымящиеся струйки потекли по каменным плитам. «Как эти женщины держат в ней руки? — подумал Джек. — Как они переносят это?» Тут Капитан, протащив Джека через весь зал, толкнул его в другую дверь.

— Фух! — тихо выдохнул он. — Не нравится мне это, совсем не нравится, все это плохо пахнет.

Налево, направо, опять направо. Джек почувствовал, что они приближаются к внешней стене павильона и удивился, насколько больше он кажется снаружи, чем изнутри. Затем Капитан вытолкнул его через затянутую материей дверь, и они снова оказались на дневном свете, таком ярком полуденном свете после полутьмы павильона, что Джеку пришлось зажмурить глаза от боли.

Капитан не останавливался. Грязь чавкала под их ногами. В воздухе стоял запах сена, лошадей и навоза. Джек опять открыл глаза и увидел, что они находятся в помещении, которое одновременно было и конюшней, и хоздвором. Он увидел рядом открытый загон. Из загона на него грустно глядела лошадка, ростом не выше пони. Они уже прошли мимо загона, когда мозг Джека смог наконец понять то, что увидели его глаза: у лошадки было две головы.

— Эй! — сказал он, — можно мне заглянуть в этот загон? Там…

— Нет времени.

— Но у этой лошадки…

— Я сказал, нет времени.

Капитан повысил голос и выпалил:

— И если я когда-нибудь еще поймаю тебя на том, что ты опять врешь, что сделал работу, ты получишь в два раза больше, чем сейчас!

— Не надо! — захныкал Джек (по правде говоря, ему уже приелась эта роль). — Клянусь, я больше не буду! Я буду хорошим!

Прямо перед ними возникли высокие деревянные ворота в стене, сложенной из покрытых корой стволов, как в частоколе из старого вестерна (его мать снималась в нескольких в свое время). В воротах были закреплены тяжелые железные скобы для бревна-запора, но самого запора на месте не было. Он был прислонен к воротам слева, толщиной с железнодорожную шпалу. Ворота были приоткрыты. Смутное чувство ориентации подсказало Джеку, что они обошли павильон и вышли к дальнему концу.

— Слава богу, — сказал Капитан обычным голосом. — Теперь…

— Капитан, — произнес голос позади них. Голос был тихим, но властным и обманчиво небрежным. Капитан остановился. Голос раздался как раз в тот момент, когда Капитан дотронулся до левой створки ворот, чтобы открыть их. Казалось, хозяин голоса ожидал именно этого момента.

— Может быть, вы будете настолько любезны, чтобы представить меня вашему… хм… сыну.

Капитан повернулся и развернул Джека. Прямо перед ними стоял тот самый тощий придворный, которого боялся Капитан. Это был Осмонд. Он смотрел на них серыми меланхоличными глазами. Джек увидел какой-то блеск в этих глазах, что-то глубоко затаенное. Его ужас внезапно усилился. Он почувствовал, как что-то внутри него сжалось. «Он сумасшедший, — интуитивно понял Джек. — Совершенно безумный».

Осмонд приблизился еще на два шага. В левой руке он сжимал рукоятку бича из бычьей кожи. Рукоятка, слегка сужаясь, переходила в сам бич, сделанный из черных жил, который трижды обвивал его плечи. Вблизи конца бич разветвлялся на дюжину туго сплетенных хвостов, с железными наконечниками.

Осмонд отвел рукоятку в сторону, и кольца сползли с его плеч с сухим шипением. Затем он махнул рукой, и железные наконечники медленно поползли по грязи.

— Твой сын? — повторил Осмонд, и сделал еще один шаг в их сторону. И тут Джек внезапно понял, почему этот человек показался ему знакомым раньше. Он вспомнил тот день, когда его пытались похитить — не этот ли человек был Белым Костюмом?

Джеку показалось, что он мог быть этим человеком.

Капитан сжал руку в кулак, поднес ее ко лбу и поклонился. Поколебавшись секунду, Джек сделал то же.

— Мой сын, Луи, — произнес Капитан сдавленным голосом. Он все еще был склонен, увидел Джек, скосив глаза влево. Джек и сам не разгибался. Он почувствовал, что его сердце забилось чаще.

— Спасибо, капитан. Спасибо, Луи. Да будет с вами милость Королевы.

Когда Осмонд дотронулся до него рукояткой бича, Джек чуть не закричал. Он снова выпрямился, пытаясь не заплакать.

Осмонд теперь был всего в двух шагах, рассматривая Джека своими безумными, меланхоличными глазами. На нем была кожаная куртка с, похоже, бриллиантовыми пуговицами и собранные в складки штаны. На его правой руке позвякивал браслет из колечек (по тому, как он держал бич, Джек догадался, что он — левша). Волосы его были собраны сзади в хвост и связаны полоской из белого сатина. От него исходило два запаха. Первый — тот, что его мать называла «одеколон всех мужчин», имея в виду кремы после бритья, одеколон и все прочее. Запах был сильным и каким-то пыльным. Он напоминал Джеку старые британские фильмы, в которых судьи и адвокаты носили парики. Джек подумал, что коробки из-под этих париков должны пахнуть, как Осмонд. Однако под этим запахом чувствовался еще один — более жизненный, но менее приятный. Он, казалось, исходил толчками. Это был запах пота и грязи, лежащей слоями, запах человека, который моется очень редко, если вообще моется.

Да. Это был один из тех, кто пытался в тот день похитить его.

Его желудок сжался и заныл.

— А я не знал, что у тебя есть сын, Капитан Фаррен, — сказал Осмонд. Хотя он разговаривал с Капитаном, его глаза неотрывно смотрели на Джека. «Луи, — подумал Джек. — Меня зовут Луи, не забудь…»

— Конечно, нет, — ответил Капитан, с гневом и отвращением глядя на Джека. — Я удостоил его чести, взяв в большой павильон, а теперь вышвыриваю, как собаку. Я застукал его, когда он…

— Да, да, — проговорил Осмонд, отсутствующе улыбаясь.

«Он не верит ни одному слову, — с ужасом подумал Джек и почувствовал, что его захлестывает волна паники. — Ни одному слову!»

— Мальчики все плохие! Все мальчики плохие. Это аксиома.

Он слегка тронул кисть Джека рукояткой бича. Джек, нервы которого были напряжены до предела, вскрикнул… и залился горячей краской.

Осмонд хихикнул.

— Плохие, да, это аксиома, все мальчики плохие. Я был плохим; наверное, и ты был плохим, Капитан Фаррен. Да? Да? Ты был плохим?

— Да, Осмонд, — ответил Капитан.

— Очень плохим? — спросил Осмонд. Он начал пританцовывать в грязи. В этом было что-то наигранное. Хотя Осмонд был стройным и даже изящным, Джек не почувствовал в нем истинной гомосексуальности. Если в его словах и был намек, то Джек интуитивно почувствовал, что за ним пустота. Сквозь его слова проступала злонамеренность… даже безумие.

— Очень плохим? Ужасно плохим?

— Да, Осмонд, — деревянным голосом произнес Капитан. Его шрам в дневном свете из розового стал красным.

Осмонд так же резко оборвал свой танец, как и начал его. Он холодно посмотрел на Капитана.