Светящийся

Виннифред, ты неправильно держишь ребенка. Дай его сюда. А правильно ли Венди управляется с мужем? Почему его так тянет из дома? От беспомощности ее охватил страх, и ей приходила в голову спасительная мысль, что он пропадает допоздна по причинам, не имеющим к ней отношения.

— Поздравляю тебя, — сказала она, укачивая Денни, который уже засыпал, — у него может быть сотрясение мозга.

— Ничего у него нет, только синяки, — проговорил он с видом нашкодившего и вымаливающего прощение мальчишки.

— Может быть — да, может быть — нет, — произнесла она ворчливо. В ее голосе слышались нотки, которые бывали у ее матери в разговорах с отцом, и Венди почувствовала страх и отвращение к себе.

— Что мать, что дочь, — пробормотал Джек.

— Ложись спать, пьяница, — взорвалась она. — Иди и ложись спать.

— Не указывай, что мне делать.

— Джек, пожалуйста, не нужно… — У нее не хватило слов.

— Не указывай, — повторил он мрачно и направился в спальню.

Она осталась наедине с Денни, который вновь заснул. Спустя минут пять из спальни донесся мирный храп Джека. Той ночью она впервые спала на диване в гостиной.

Венди беспокойно заворочалась на постели, погружаясь в сонную дрему. В ее сознании, охваченном надвигающимся сном, мелькнули первый год в Ставингтоне, годы ухудшения отношений, достигшего критической точки после того, как Джек сломал Денни руку. И вот перед ней снова возникло утро, когда она впервые решилась заговорить о разводе.

Денни в это время играл с грузовичком в песочнице, хотя рука у него была еще в гипсе. Джек, бледный, с растрепанными волосами, сидел за столом, держа сигарету в дрожащих руках. Она уже всесторонне обдумала вопрос о разводе — говоря точнее, не переставала думать об этом последние полгода. В то ясное, солнечное утро она наконец решилась. Стоя спиной к нему у раковины, погрузив руки по локоть в мыльную воду, она сказала:

— Я хочу поговорить с тобой о том, что было бы лучше для Денни и для меня. А может быть, и для тебя тоже. Правда, мне следовало поговорить раньше…

И тогда он сказал странную вещь. Она ожидала, что он вспылит, бросится к буфету с бутылками, она ожидала всего, но только не этого тихого, безжизненного ответа.

— Ты можешь сделать кое-что для меня? Окажи мне одну услугу…

— Какую именно? — Ей с трудом удалось сдержать дрожь в голосе.

— Давай поговорим об этом через неделю. Если тебе захочется.

Она согласилась. На этом разговор закончился. В течение недели Джек заглядывал к Элу чаще, чем прежде, но приходил домой рано и вроде трезвый. Ей казалось, что запах все же есть, однако вскоре она убеждалась в обратном. Прошла неделя, затем другая. И еще одна.

Что же случилось? Она до сих пор недоумевает и сомневается. Тема была у них под запретом. Джек смахивал на человека, который, завернув за угол, столкнулся с чудовищем, сидевшим в засаде на костях своих прежних жертв. Спиртное хранилось в буфете, но он не дотрагивался до него. Венди подумывала о том, чтобы выбросить бутылки, но отказывалась от подобной мысли, словно боясь нарушить этим поступком какое-то заклятие.

А потом, нужно учесть и роль Денни.

Если она считала, что знает своего мужа, то Денни внушал ей благоговейный страх, в самом прямом смысле этого слова — какой-то неопределенный суеверный ужас.

В легкой дреме ей представилась картина его рождения: она лежит на операционном столе, обливаясь потом, со слипшимися космами…

И слегка хмельная от газа, которым ей давали время от времени подышать. В один из моментов она прошептала, что чувствует себя рекламой для насильников, — старенькая медсестра, принявшая стольких детей, что ими можно было бы заполнить целую школу, нашла ее шутку крайне забавной.

Доктор у изножья, у стола с инструментами еще одна нянька, мурлыкающая какой-то мотивчик. Режущие боли, становящиеся все острее и чаще. Несколько раз она закричала, несмотря на стыд.

— Тужьтесь, — велел ей доктор. Она послушалась и тут же почувствовала, что у нее что-то забрали. Это было явное и отчетливое чувство — у нее что-то отняли. Доктор поднял ребенка за ноги, и Венди увидела его малюсенькую петельку и сразу же догадалась: родился сын. А еще она заметила что-то такое, что заставило ее вскрикнуть, хотя думала, что уже не в силах кричать. У него не было лица.

Ну конечно же, лицо у него было: милое, родное лицо Денни, только в тот момент оно было скрыто «сорочкой роженицы». Она сохранила эту сорочку в банке, хотя не отличалась суеверностью и не верила бабушкиным сказкам. Но ребенок был необыкновенным с самого рождения.

У папы была авария? Мне снилось, что с ним случилась авария.

Что-то переменилось в Джеке. Она не считала, что перемена вызвана ее готовностью попросить развод. Это ЧТО-ТО случилось раньше, еще тогда, когда она беспокойно спала у себя в спальне.

Эл Шокли уверял, что с ними ничего не случилось, но, говоря это, он отводил глаза. А если верить университетским сплетням, то у Эла тоже рыльце было в пуху.

У папы была авария?

Возможно, какой-то случай столкнул его с судьбой, ничего более конкретного она не могла себе представить. На следующий день она прочитала газеты внимательнее, чем обычно, но не нашла ничего, что могло бы иметь отношение к Джеку. Упаси ее Бог наткнуться на статью о несчастном наезде с трагическим концом или о драке в баре с серьезными ранениями, или о чем-либо подобном. Однако ни один полицейский не явился в дом, чтобы задать вопросы или снять образцы краски с бампера «жука». Никаких признаков несчастья — только поворот мужа на сто восемьдесят градусов да еще сонный вопрос сына при пробуждении:

— У папы была авария? Мне снилось…

Она цеплялась за Джека скорее ради Денни, в чем сознавалась себе, просыпаясь по утрам, а сейчас, находясь в полусне, отдавала себе полный отчет: Денни обожал отца почти с самого начала. Так же, как и она сама прежде больше тянулась к отцу, чем к матери. Она не помнит, чтобы Денни срыгнул молочком на рубашку отца, Джек мог заставить ребенка есть тогда, когда она, отчаявшись, отказывалась от попыток накормить его. Когда у Денни болел животик, она могла качать его часами, прежде чем тот успокоится. Но стоило Джеку взять сына на руки и пройтись с ним по комнате, как малыш тут же засыпал, положив голову на плечо отца.

Джек сроду не отказывался поменять пеленки, даже если они были закаканы, часами сидел с Денни, качая его на колене, играл с ним в ладушки, строил ему рожи, когда Денни тянул его за нос, закатываясь смехом. Он сам готовил молочную смесь для малыша. Забирал его с собой в машину, когда ездил за бутылкой молока, за бумагой или гвоздями в магазины, — начиная с того времени, когда Денни был еще грудным младенцем. Даже возил на футбольный матч, едва Денни исполнилось шесть месяцев, и на протяжении всей игры тот просидел на коленях отца, не шелохнувшись, держа в кулачке ставингтонский флажок.

Мать он любил, но был папенькиным сынком.

Не в этом ли причина его молчаливого сопротивления их разводу? Она размышляла об этом на кухне, так и сяк вертя в голове мысли, точно так, как вертелась в ее руках картошка, которую она чистила на ужин. Она поглядывала на Денни, который, подвернув ножки крендельком, сидел рядом и смотрел на нее обвиняющим взглядом. На прогулках в парке он часто хватал ее за руки и спрашивал, почти требовал: «Ты меня любишь? А папочку любишь?» И она либо кивала головой, либо говорила: «Конечно, милый». Тогда он бежал к пруду с утками, которые со всполошенным кряканьем устремлялись на другой конец пруда, перепуганные его внезапным нападением, а Венди в изумлении глядела ему вслед.

Бывали моменты, когда ей казалось, что ее решимость обговорить с Джеком вопрос о разводе испаряется не от сознания собственной слабости, а под влиянием воли сына.

Я не верю в такие вещи.

Но сейчас, в полусне, ей приходилось верить, и она верила, что они трое связаны крепко-накрепко, и если их единство когда-нибудь будет нарушено, то не по их вине, а под влиянием какой-нибудь внешней силы.