Последний пожар

Рыбаки давали Славе и деду Макару по две рыбины, шутили и восхищались окунем.

– Моему парню скоро тринадцать, а на рыбалку конфетами не заманить, – говорил Берёзкин.

– Сам вытащил? – удивился Кум. – Дедуня, поди, подмог?

– Только на проходню такие ловятся, – серьёзно проговорил Анисим.

Слава молчал. Обида на отца ушла, затупилась. Светило солнце, похожее на блесну. Он не был тем мальчуганом, что ступал за отцом на припорошенный лёд озера утром. С каждой минутой удалялся от того мальчика, с которым никогда не встретится.

«СЕРАЯ ШЕЙКА»

Слава шёл по большому полю, и ему очень хотелось пить. Шёл долго, а поле не кончалось. Это удивительное поле – без единой травинки, ровное-преровное, даже сусликов и тех не видно. Сколько бы мальчик ни вглядывался в серую глубину, так и не увидел самой плохонькой, выбоинки. Брёл из последних сил, – ему очень нужно добраться до конца, и увидеть, что там, за этим неинтересным полем, ведь не могло небо прирасти к скучной и слабой земле. Славик старался не думать о воде, но она где-то недалеко булькала и шумела, будто за спиной, будто рядом протекает речка Чачанга.

Слава проснулся, но не совсем, а так, немножко, проснулся и удивился: «Чего это меня не будят, так я в школу опоздаю». В комнате стоял ночной полумрак, хотя из кухни через щель между портьерами пробивался небольшой мягкий лоскут света, проскакивали всяческие звуки. Слава догадался: «Сегодня выходной, как это я забыл».

Вот зашуршала выливаемая в бачок вода, звякнула дужка ведра. «Это папа!» «Тише, стучи. Разбудишь, – Это мама». Мальчик хотел крикнуть:

– Я не сплю! – неожиданно передумал, потому как проснулся не совсем, и можно немного поспать, потому, что в школу не идти и нужно посмотреть на одинокое поле, на котором ничего нет. А вдруг выросли высокие деревья сосны, как в той деревне Егоровке, куда они ездили с папой. Мальчик попытался заснуть и не смог. «Вот если бы в школу, тогда быстро уснул, а сейчас не можется никак».

– Тебе помочь?

– Я сама. Ты ещё в муке не вошкался.

– А чего? Помнишь, как мы в первый год ели на подоконнике, вместе всё делали.

– Над тобой мужики подшучивали.

– Тебе помогал. Разве плохо?

– Чего хорошего. Мужик стирает, а жена газету почитывает на диване.

– Ты никогда не сидела с газетой. Помнишь, как белили первый раз свою квартиру?

– Пока сама не научилась. Вас в армии учили, а нас в институте не учили.

По шлепкам, доносившимся из кухни, Слава понял – мама готовит тесто, а значит, будут пирожки или пельмени. Откинув одеяло, опустил ноги на холодный коврик, отыскал домашнюю одежду. Мальчик вошел в кухню, зажмурился от яркого света. Пахло горячей известью – мама вчера побелила печь, замазала трещинки на обогреватели, появившиеся после Нового года, так как она много варила холодца, и все каникулы стояли клящие морозы – так говорил на озере дедушка Макар.

– Как, сынок, спалось? – спросила мама, сминая на столе кусок жёлтоватого теста. В большой эмалированной миске, на краешке которой небольшая щербинка, розоватой горкой – фарш. Щербина появилась весной. Он ещё и в школу не ходил. Слава хотел сделать маме подарок: решил просверлить край миски, чтобы мама могла её вешать на гвоздь за печкой. Папа всё собирался, но у него не было времени, так как поздно приезжал из леса, где работал на трелёвочном тракторе. Сверлить было страшно трудно. Чашка не хотела лежать на боку. Поэтому пришлось её загнать под кухонный стол. Слава устал, ободрал сверлом палец, и он бы просверлил, и совсем оставалось мало, но пришла мама. Она схватила мальчика на руки, швырнула дрель в сени, а на палец намотала большой кусок бинта, облив его весь вонючей «зелёнкой». Пришёл папа. Они долго ругались. Слава заступался за папу, говоря, что это он сам нашёл инструмент в кладовой, а папа его «не разбрасывал по дому». Мама не хотела слышать его, продолжая кричать и плакать. Теперь он знает, как трудно делать подарки маме.

Разобранная мясорубка лежит на постеленном полотенце и сохнет. Славе всегда хочется покрутить белую ручку, последить, как «всёвремяубегающий» винт захватывает куски мяса, жуёт их и выдавливает в круглые дырочки шевелящихся червячков, которые слипаются и смешиваются. Папа сидит на низкой скамеечке перед печью и пускает дым изо рта в поддувало, смотрит на Славика и улыбается. Мама раскатывает тесто в плоский тонкий блин и тоже улыбается. Никто никуда не торопится, и от этого ему светло и празднично. Только собрался подойти к умывальнику, как мама взяла и сказала:

– Сынок, умывайся, я сейчас быстренько слеплю тебе пельмешков, – а сама стала наливать воду из чайника, который начал стучать крышкой и пускать пар из носика. «Я и сам знаю, что нужно сначала умыться. Был бы маленький, а то ведь на рыбалке не зря за проходнёй бегал. А почему только мне мама слепит?»

– А папе?

– Ну, конечно!.. и папе твоему… Мы – потом.

– Я – один не буду, я – все вместе.

– Не капризничай. Мама говорит, надо слушаться. У тебя, наверное, температура. Вчера весь в снегу пришел.

«Хотя и пельмени, а одному есть не вкусно» – подумал Слава и предложил:

– Мама, давай мы тоже будем слепливать. Быстрей же.

– Весь в отца. Что он, что ты любите с мясом возиться. Без вас управлюсь, горе-помощники.

– Мы ничего не насорим. Мама? Мы – аккуратно. Совсем ничего не испортим, правда, папа?

– Конечно, – согласился Степан, забрасывая окурок в малиновый зев поддувала.

– Я сказала, значит, нет. Вы мне мешать только будете. Иди, поиграй или почитай. Каникулы заканчиваются, а ты книжку в руки не брал, – настаивала Анна.

– Мы плакать не станем, – весело проговорил Никодимов старший. – Мы сейчас дровец принесём.

– Один сходишь. Нечего ребёнка морозить. Он не прислуга тебе.

– Ты чего, Аня? Он не девчачьей породы

На улице ещё не растаял фиолетовый сумрак, он цепляется за ограды и сугробы, прячется среди берёзок, стоящих у занесённого снегом памятника вождя пролетарской революции. Слава смотрит на освещённые окна своей школы, ему кажется, что в посёлок заплыл большой теплоход. Он догадался, что это старшеклассники убирают ёлку. От почты доносится скрип санных полозьев. Вот фыркнула лошадь, за посёлком, в стороне разделочных эстакад на берегу речки Чачанги пулемётной очередью застрочил тракторный пусковой двигатель. Ночь прошла, а день ещё не начался. Озябшие редкие звёзды медленно тают. Слава смотрит на них и ему кажется, они тихонько, позванивают, позванивают, будто колокольчики с отцовских закидушек, но только ещё поменьше.

– Пап, слышишь?

– Что?

– Звенят. Там, – Слава смотрит в небо.

– Где?

– Там. Они тихонько дзинькают. …А мне слышно.

Несколько секунд отец и сын внимательно рассматривают небесное полотно.

– Ну, где вы запропастились?! – раздаётся громкий обиженный голос из сеней.

– Мама, -виновато проговорил мальчик, беря холодные поленья. Слава чувствует, что они, отвердев на морозе, стали тяжелыми, хотя летом, когда складывал их в поленницу, казались лёгкими.

– Так я и знала! Ребёнок без рукавиц, а ты не видишь, как он простывает. Не тебе же за ним ухаживать. Говорили мне, говорили. Не послушалась.

– Вышли на секундочку. Ничего ему не будет.

– Тебе всегда «ничего», а он болезненный. Только краснухой переболел.

– Когда это было? Два года назад.

– Хоть десять лет. Твоя забота мне всегда боком выходит. Тебе ничего не докажешь. Твердолобый, как вся твоя не родная родня. Особо мамаша. Приёмная.

Никодимов начал ремонтировать старую электробритву. Слава занялся конструктором, собирая трактор.

– Папа, ты так и не услыхал, как они дзинькают?

– Не успел.

– А я слышал. Так тихо, как ёлочные шарики.

Несколько секунд Никодимовы занимались важными делами.

– Знаешь, чем дрова пахнут?

– Деревом. Скипидаром, может быть, пахнут.

– Так нет. Они отогрелись и запахли. Даже здесь слышно. За столом.