Кто-то за дверью

Я предвидел вопрос, и мой ответ готов.

– В ближайшие дни я не собираюсь выходить из дома. Однако он должен позвонить мне, как только прибудет в Дьепп. Я не хочу быть застигнутым врасплох и желаю подготовиться к встрече. Итак, я назначу ему свидание по телефону и приму в условленный час.

– Ну, что ж, я все ему передам, – говорит Андре, вставая с кресла.

Нам явно нечего больше сказать друг другу, и я иду к шкафу за его барахлом.

Протягиваю ему его вещи, а он обращается ко мне застенчиво, почти стыдливо:

– Вы не желаете видеть Франсуазу. Но может быть, хотите, чтобы я сказал ей что-нибудь... с глазу на глаз... от вашего имени.

Я беру его за руку. Меня охватывает внезапное волнение. Что-то происходит во мне, в самой глубине моей души. Берегись! Чувствую, как подступают к глазам слезы! О, мои страдания, как неизбежно ваше присутствие здесь, в теплом гнездышке моего сердца!

И как отчаянно цепляются за мою плоть ваши острые когти, если я претворяюсь, что забыл о вас!

Медленно увлекаю Андре к выходу и шепчу так тихо, что сомневаюсь, слышит ли он:

– Вы скажите ей: «Твое тело, обжигающее, словно пламя, твое тело, влекущее, словно море...»

Но я беру себя в руки и, проглотив подступившие к горлу рыдания, теперь уже громко произношу:

– Нет! Не говорите ей ничего! Ведь она могла обо всем забыть. Женщина, нарушившая супружескую верность, тоже страдает амнезией.

Последние мои слова ему, вероятно, совсем непонятны. Какое это имеет значение! Пусть он теперь уходит! Скорее в Лондон, посланник Дьявола! Мне не терпится, чтобы все побыстрей завершилось.

Уже стоя у открытых дверей, я все-таки пожимаю ему руку.

– Благодарю, Андре. Я был уверен, что могу рассчитывать на вас.

Он бросает на меня долгий взгляд, в котором я впервые читаю симпатию, и лепечет:

– Ухожу от вас совершенно подавленный.

VII

Я еще долго стою у окна после того, как Андре Дюверже исчез из виду. Я не тороплюсь выпускать на свободу Улисса. Размышляю о том, что ждет меня, что ждет его теперь, когда жребий брошен.

Вдруг я ощущаю в желудке пустоту. Это голод. Надо все-таки подумать о еде. Уже четыре часа, а мы с утра ничего не ели.

Подхожу к двери, ведущей в комнату Улисса, стучу и вхожу, не дожидаясь приглашения. Он лежит на кровати, устремив взгляд в потолок. У него совершенно отсутствующий вид, и я не уверен, что он заметил мое появление.

– Идемте, – говорю я ему, – надо поесть.

Он медленно переводит взгляд на меня, вяло улыбается.

– Как прошел ваш разговор? – спрашивает он.

– Успешно. Вы не голодны?

Он отрицательно качает головой.

Мне понятно его состояние, оно похоже на мое собственное. Нас обоих питает наша тревога.

– Когда вы ели в последний раз? Разумеется, не знаете?

– Да нет! – Улисс пожимает плечами.

Он продолжает лежать. Если оставить его так, он может и не подняться. А мне он нужен полный сил, внутренней напряженности.

– Ну-ка, старина, вставайте! – встряхиваю я его. – Аппетит приходит во время еды.

Подчинившись, он тяжело встает и следует за мной на кухню. Достаю из стенного... шкафа коробочку сардин, яйца, пачку сухарей, отыскиваю бутылку вина.

Уже несколько лет как я не жарил яичницы. И не уверен, приходилось ли мне когда-нибудь открывать коробку сардин. Я ожесточенно сражаюсь с консервной банкой и, конечно же, режу себе палец.

Бросаю взгляд на Улисса, мне интересно, какое впечатление производит на него вид моей отменной алой крови, капля по капле стекающей в раковину. У меня есть свои причины для беспокойства. Но Улисс невозмутим. Спрашиваю себя, заметил ли он вообще, что я порезался. Он стоит посреди кухни, руки в карманах, чуть согнувшись, будто мерзнет. Замечаю, что у него под глазами снова большие круги.

Для того чтобы остановить кровотечение, присыпаю ранку солью, как это делала моя бабушка, когда я героически проливал кровь в мальчишеских драках во время летних каникул. Больно, но кровь останавливает.

Вновь берусь за приготовление еды и после еще ряда беспорядочных действий, в результате которых опрокидываю бутылку с вином, разбиваю две тарелки и влезаю локтем в масло, мы, наконец, садимся за стол. Слишком громко сказано, чтобы обозначить нашу жалкую трапезу. Мы молча жуем, и при виде этой холостяцкой, пахнущей газом и тоской еды меня охватывает невыразимая печаль.

Вскоре поглощенные калории развязывают Улиссу язык. Буравя меня взглядом, он вдруг бросает, не раздумывая:

– Лондон, С. В. 7. Циркус Роуд, 23, Ньюгейт Отель.

Я застываю с вилкой в руке.

– А это что такое?

– Маленький-отель-на-Темзе, – шипит он. – Вы забыли об этом маленьком отеле?

Вот уж нет! Помню так же, как и Циркус Роуд, 23. Поскольку наш друг Поль отправлял свои письма Пюс «до востребования», он считал, что предосторожности излишни, и пользовался конвертами своего отеля.

– Мне известно теперь его имя! – продолжает Улисс. – Поль Дамьен. Журналист.

– Где вы все это раскопали?

– На последней странице блокнота. Так, безо всяких, записано и обведено красным карандашом. Наверно, тем же, которым я отчеркнул заметку в английской газете. – Он отрывисто смеется и добавляет: – Потрясающий блокнот! В нем есть все!

А как же, конечно! Но мне не хотелось бы, чтоб он уделял излишнее внимание этому аспекту вопроса. Уж очень четко изложена вся его драма, со всеми нужными данными, именами и адресами. Не сообразит ли он, что это уж чересчур просто? Нет, я верю, он не поймет. Он не создан для того, чтобы понимать. Он создан, чтобы действовать, взрываться, он ничто иное, как жалкий пороховой бочонок, чей фитиль я подожгу.

– Во всяком случае теперь вы больше не сможете мне помешать, – холодно заявляет он.

– Что это значит?

– Это значит, что теперь я вас покину, мосье, поблагодарив за вашу доброту.

Вот это плохо! Отклонение, вовсе не предусмотренное программой! Ах, в самом деле, это было бы слишком, если б он ушел сейчас, когда начался обратный отсчет! Ну нет, голубчик, уж я тебя не выпущу! Ты создан мной, я – твоя воля, и ты мне принадлежишь!

Встаю и наклоняюсь к нему, глядя прямо в глаза.

– Вы останетесь здесь, слышите! Если вы непременно желаете встретиться с Полем Дамьеном и объясниться с ним, я берусь устроить вам это. Но здесь, под моей крышей! Под моим наблюдением!

Смягчаюсь и вновь обретаю тон доброго покровителя:

– Поймите меня. Не могу же я позволить вам устремиться навстречу гибели. Морально я не имею на это права.

Тут я, наверное, достигаю самых глубин собственной низости, но в том аду, куда я погрузился, никакая глубина, о чем бы ни шла речь, уже не страшна. Важен только результат: моя гениальная месть, преступление, какого еще не бывало, убийство, которое по моей воле совершит чужая страсть, убийство по доверенности.

Улисс очертя голову устремляется в расставленные мною сети.

– Это правда? Вы смогли бы разыскать Поля Дамьена? Заманить его сюда?

Глаза Улисса сверкают, в них появился кровожадный блеск, который мне весьма приятно видеть.

– Ну да, это вполне осуществимо, – говорю я. – Мне совсем несложно вступить с ним в контакт.

– Но под каким предлогом?

– Что-что, а уж предлог всегда найдется! Вот, к примеру, вы сказали, что ваш Поль Дамьен журналист. Ну а я – известный писатель. И могу легко устроить, чтоб он взял у меня интервью.

Улисс с восторгом проглатывает и это.

– Ах, как ловко придумано!

Он хмурит свои громадные брови, собирается с мыслями, и чувствуется, что для него это непросто.

– Хорошо, – говорит он, – допустим, вам удается заманить его сюда.

– Ну, вот и состоится ваше объяснение! Я уступлю вам свое место. Вы примете Поля Дамьена.

– А что будете делать в это время вы?

– Я?

Улыбаюсь. Я не могу сдержать улыбки. Ибо совершенно отчетливо представляю всю сцену. Замечательная будет сцена! Жажда мести переполняет меня.