Спин

— Вы врач?

— Тайлер Дюпре, врач.

— Прошу прощения, что я издали. Это ваша жена в машине?

Я подтвердил, чтобы не пускаться в объяснения. Саймон надулся, но промолчал.

— А у вас есть документ, подтверждающий, что вы врач? Не обижайтесь, но столько случаев угона машин…

Я вытащил бумажник и, оставаясь на месте, швырнул к его ногам. Он подобрал, заглянул в бумажник, вынул очки, снова раскрыл бумажник, снова заглянул в него. Подошел, вернул бумажник и пожал мне руку:

— Извините, доктор Дюпре. Я Чак Бернелли.

Сейчас включу насос. Если нужна еда, могу и лавчонку открыть.

— Прежде всего, бензин. Может быть, немного провизии, у меня с собой наличных не так много.

— Да черт с ними, с наличными. Мы закрыты из-за уголовников да алкоголиков, но военных и полицию круглые сутки заправляем. И медиков, конечно. Ну, пока горючее есть. Ваша жена вне опасности?

— Надеюсь, если вовремя довезу.

— В лексингтонскую самаритянскую?

— Нет, дальше. Ей нужен специальный уход.

Он оглянулся на машину. Саймон опустил стекла, чтобы проветрить салон. Дождь смыл пыль с машины, капли сверкали на крыше и капоте, асфальт украшали лужи, отливавшие бензиновой радугой. Диана закашлялась.

— Ну, я пошел включать насос. Вам, конечно, надо торопиться. — И Бернелли отступил в будку.

Заправившись, мы прихватили в лавочке несколько банок супа, коробку соленых крекеров, открывашку для консервов. К машине Бернелли больше не приближался.

Приступы надрывного, мучительного кашля — характерный признак СПАССА. Можно подумать, что хитроумные бактерии умышленно вызывают этот кашель, чтобы очистить легкие, не дать больному быстро задохнуться в катастрофической пневмонии, затянуть течение болезни, сохраняя для себя кров, дом и кормушку. Хотя этот кашель в конце концов и убьет жертву, если раньше не откажет сердце. На оптовом медицинском складе под Флагстаффом я запасся баллоном кислорода с регулируемым клапаном и маской, и теперь, чтобы избавить Диану от кашля, душившего ее, доводившего до панического состояния, я по возможности очищал ее дыхательные пути, прижимал кислородную маску к ее лицу, в то время как Саймон вел машину.

Она затихала, щеки розовели, возвращался сон. Я сидел с ней рядом, ее горячая голова покоилась на моем плече. Дождь усилился, превратился в ливень, замедлявший движение. Машина, преодолевая низины, разгоняла волны, оставляя за собой пенистый след. Наступил вечер, западный горизонт тлел догорающими углями.

Я вслушивался в успокаивающий грохот ливня по крыше, когда Саймон вдруг прокашлялся и спросил:

— Ты атеист, Тайлер?

— А?

— Не хочу быть грубым или навязчивым, но меня занимает вопрос, считаешь ли ты себя атеистом.

Этого еще не хватало! Щекотливый вопрос. Саймон во многом мне помогал, без его активного участия мы не покрыли бы этот путь так быстро. А такой вопрос добра не сулил. Ведь он впрягся в одну телегу с оголтелыми сектантами, зациклившимися на идее о конце света, и, по сути, так и не выпутался из этой упряжки. Я никоим образом не хотел его обидеть и потерять его поддержку. Даже не столько во мне дело — он нужен Диане, думал я. Поэтому я попытался увильнуть от ответа:

— Какая разница, кем я себя считаю?

— Мне интересно.

— Гм… Не задумывался. Не знаю. Пожалуй, это можно считать моим ответом. Во всяком случае, я не претендую на то, чтобы утверждать, что Бог существует или не существует, да еще и объяснять, почему он существует, почему он так или иначе управляет Вселенной. Меня медицине обучали, а не теологии.

Несколько миль проехали молча. Потом он проронил:

— Может, это Диана и имела в виду.

— Что?

— Мы как-то говорили об этом. Давно, больше мы это не обсуждали. Мы не сходились во мнениях о пасторе Дэне и «Иорданском табернакле» еще до раскола. Я считал ее позицию чрезмерно циничной. Она считала, что на меня легко повлиять. Может, и так. Пастор Дэн… У него дар видеть сквозь любую страницу Библии, открыть ее в любом месте и найти знание. Солидное знание, как храм с колоннами, столпами знания. Действительно дар. Я этим никогда не отличался. Так и не научился до сего дня.

— Может, это не так уж и страшно.

— Но мне хотелось. Мне хотелось стать таким, как пастор Дэн, умным, а главное, всегда стоящим на твердой почве. Диана говорит, для этого надо продать душу дьяволу. Она утверждает, что Дэн Кондон выменял смирение на уверенность, определенность. Может, мне этого и не хватало. Может, она это в тебе видела, поэтому тянулась к тебе все эти годы. Твое смирение видела.

— Саймон, я…

— Я тебя не обвиняю, и не надо извиняться. Я знаю, что она тебе звонила, когда думала, что я сплю или когда меня не было дома. Я знаю, что мне повезло быть с ней все эти годы. — Он повернулся и заглянул мне в глаза: — Сделай мне одолжение, передай ей мои извинения за то, что я так запустил ее болезнь.

— Сам извиняйся. Не так уж это страшно.

Он задумчиво кивнул и уставился вперед, в дождь. Я посоветовал ему включить радио. Уже стемнело, и можно было услышать что-то полезное. Я и сам собирался слушать, но почти сразу все стало расплываться перед глазами, подбородок мой уткнулся в грудь, веки сомкнулись, и я заснул.

Спал я крепко и долго, проснулся уже утром.

Дождь лил, не переставая, машина стояла на стоянке к западу от Манассаса, почти в Вашингтоне (это я узнал позже), а по стеклу тарабанила женщина под сломанным зонтиком.

Я заморгал, открыл дверцу. Женщина бросила опасливый взгляд на Диану и отступила на шаг:

— Ваш парень сказал, чтобы вы его не ждали.

— Э-э… Прошу прощения, не понял…

— Ваш парень велел кланяться и сказать, чтобы вы его не дожидались.

Саймона за рулем не было. Не увидел я его и среди мусорных контейнеров, мокрых пластиковых столов и туалетных кабинок. Машин на стоянке мало, сюда заезжали, в основном, чтобы справить нужду. Деревья, парковка, поодаль мелкий промышленный городишко под жарким небом.

— Худой блондин в грязной футболке?

— Он, он. Сказал, не давать вам спать слишком долго. И ушел.

— Пешком?

— Да. К реке, не по дороге. — Она снова покосилась на Диану. Диана дышала тяжко, часто и хрипло. — Больная?

— Да. Но мы уже почти приехали. Он ничего больше не сказал?

— Сказал, чтоб вас Господь благословил, а он найдет дорогу.

Я обслужил Диану, в последний раз осмотрелся на стоянке и сел за руль.

Несколько раз пришлось останавливаться, менять капельницу, давать Диане кислород. Глаз она больше не открывала. Не спала, но оставалась без сознания. Что это означало, не хотелось даже и думать.

Дождь лил без перерыва, замедлял продвижение. Не улучшали дорожной ситуации и следы хаоса двух последних дней. На обочине я заметил с дюжину искалеченных в столкновениях или выгоревших автомобилей, некоторые еще тлели. То и дело приходилось объезжать закрытые участки, кое-где пропускали только военных и автомобили аварийных служб. Дневная жара неприятно раскалила влажный воздух, дышать приходилось с усилием. К вечеру поднялся резкий ветер, но освежения не принес.

По крайней мере Саймон помог нам добраться почти до конца пути, и к «большому дому» я подкатил еще засветло.

Ветер усилился, приобрел шквальный характер. Подъезды к дому густо усеивали ветки, сорванные с придорожных сосен. В доме темно — или кажется темно в ярких янтарных сумерках.

Я оставил автомобиль с Дианой у крыльца и принялся колотить в дверь. Подождал, снова затарабанил. Наконец, дверь приоткрылась, и я увидел Кэрол.

Сквозь узкую щелку я едва мог различить светло-голубой глаз, часть изборожденной морщинами щеки. Но она меня узнала:

— Тайлер Дюпре! Один?

Дверь открылась шире.

— С Дианой. И ей нужна помощь.

Кэрол вышла на крыльцо и всмотрелась в автомобиль. Увидела Диану, и ее маленькое тело напряглось. Она вздохнула: