Спин

Бледная новость, не вдохновляющая. Если не задумываться о ней больше, чем полминуты.

Ведь это технология, живущая собственной жизнью — причем в буквальном смысле. Джинн, выпущенный из кувшина на авось.

А через несколько месяцев возникло мерцание.

Мерцание представляло собой первый признак изменений — если не нарушений — в Спин-оболочке. Если, конечно, не считать явления, последовавшего за обстрелом китайскими ракетами артефактов над полюсами в ранние годы «Спина». Оба явления наблюдались с любой точки планеты. Но этим сходство между ними и ограничивается.

После ракетной атаки барьерная оболочка вскоре восстановилась, продемонстрировав землянам стробированное изображение меняющегося неба, мультиплицированные луны и вращающиеся звезды.

Мерцание протекало иначе.

Я наблюдал его с балкона своей пригородной квартиры. Теплый сентябрьский вечер. Многие соседи уже вышли на улицу. После того как это началось, выскочили все. Мы торчали на своих балконах, как вороны на ветках, многие возбужденно переговаривались.

Небо сияло.

Небо сияло не россыпью звезд, а узюсенькими нитями золотого огня, неслышно потрескивающими, как холодные молнии, протянувшимися от горизонта к горизонту. Нити бессистемно двигались, мерцали, возникали и исчезали. Зрелище завораживало и пугало.

Явление глобального характера. На дневной стороне планеты нити едва наблюдались, засвечивались солнцем или закрывались облаками. В обеих Америках и в Западной Европе кое-где вспыхнула паника.

В конце концов, сколько можно ждать конца света? И вот, наконец, вроде бы первое его знамение.

Тот вечер только в городе, где я жил, отмечен сотнями успешных и неудавшихся самоубийств. Сколько же их насчитывалось по всей планете! Не так уж мало на свете оказалось людей, подобных Молли Сиграм, решивших с помощью нескольких таблеток избежать прогнозируемого закипания морей и прочих прелестей глобальной катастрофы. И прихватить друзей, членов семьи. Многие из людей этого сорта решили, что их час настал. Как выяснили пережившие — преждевременно решили.

Зрелище длилось восемь часов. Утром я направился в местную больницу в отделение травмы и скорой помощи. К полудню насчитал семь случаев отравления моноксидом углерода. Люди запирались в гаражах и включали двигатели своих автомобилей. Большинство их них умерли, хотя и выжившим пришлось ненамного лучше. Еще вчера здоровые люди, на которых я не обратил бы внимания на улице или в магазине, на всю оставшуюся жизнь оказались прикованными к инвалидным коляскам, обреченными тупо созерцать вращение лопастей вентиляторов. Результат неудачно выбранной стратегии выхода. Но огнестрельные раны головы выглядели хуже. Обрабатывая их, я не мог не вспоминать о Ван Нго Вене, лежащем на асфальте флоридского Шоссе с развороченным пулями черепом.

Восемь часов. Небо снова очистилось, солнце светит, как будто смеясь дурацкой шутке.

Через полтора года явление повторилось.

— Ты выглядишь, как будто веру потерял, — сказал мне однажды Хаким.

— А может, у меня ее и не было.

— Я не про Бога. Бога ты вообще никакого никогда не ведал. Я имею в виду веру во что-то другое, не знаю даже, во что.

Весьма туманно. Но при следующем разговоре с Джейсоном я, кажется, частично проник в смысл сказанного Хакимом.

Джейсон позвонил, когда я был дома. На мой основной телефон, не на тот, который я таскал с собой талисманом. «Привет!» — «Привет!» — И он мне настоятельно рекомендует включить ящик для идиотов.

— Зачем?

— Включи новости. Ты один?

Конечно один. Хватит с меня всяких Молли, не надо осложнять последние дни. Пульт управления телевизором валяется, как и почти всегда, на кофейном столике.

На экране сразу выскочила какая-то многоцветная диаграмма под неразборчивый бубнеж какого-то многомудрого эксперта. Я выключил звук.

— И что это я там вижу, Джейс?

— Пресс-конференция из Лаборатории реактивного движения. Данные от последнего орбитального приемника. Надо понимать, передал эти данные репликатор.

— И?

— Дела идут. — Я живо представил себе его улыбку.

Спутник наблюдения принял узконаправленные сигналы от нескольких источников из другой солнечной системы. Что означало созревание уже не одной системы репликаторных колоний. И издавали эти колонии уже не младенческий писк, а нечто осмысленное. По мере созревания и старения репликаторных колоний рост их замедлялся, но зато оттачивалось функционирование. Они не просто глазели на светило и собирали энергию, они анализировали излучения, рассчитывали орбиты спутников, используя свои кремнеуглеродные нейросети, сравнивали, взвешивали — соображали. Не меньше дюжины колоний прислали данные, для сбора которых их и направили в глубины галактики. Четыре повторяемых пакета данных в двоичном кодировании открыли нам следующее.

1. В наличии планетная система звезды с массой в 1,0 солнечную единицу (1,981 х 1030 кг).

2. В системе восемь планетарных тел значительного размера (масса Плутона не дотянула до порога обнаружения).

3. Две из этих планет оптически пусты, то есть, закрыты Спин-оболочками.

4. Пославшие информацию колонии включили режим репродукции, послав в космос пакеты репликаторов, передвигающихся с помощью реактивной силы кометного пара.

Джейсон добавил, что то же самое сообщение разослано другим колониям, менее зрелым, и что колонии-получатели соответствующим образом реорганизуют свою активность и усилят репродуктивную функцию.

Иными словами, мы успешно заразили галактику квазибиологическими существами Ван Нго Вена.

Которые продолжали процесс.

— Но что это нам сказало о «Спине»? — спросил я.

— Пока ничего. Но погоди, этот ручеек информации скоро вырастет в мощный поток. И мы сможем составить Спин-карту нашего ближайшего звездного окружения. А то и всей галактики. И сможем узнать, откуда взялись гипотетики, где они еще развлекаются «Спином», а главное — что происходит с мирами, когда их звезды выгорают.

— Но это ничего не изменит, так ведь?

Он вздохнул, как будто расстроенный моим глупым вопросом:

— Даже если не изменит, лучше знать точно, чем гадать на кофейной гуще. Может быть, мы обнаружим, что обречены, но зато узнаем, сколько у нас остается времени. Возможно, больше, чем мы ожидали. Не забывай, что мы работаем и в других направлениях. В частности, с архивами Вана по теоретической физике. Если представить Спин-оболочку как туннель, зажавший объект, ускоренный до субсветовой скорости…

— Да кто нас ускорил! Никуда мы не ускоряемся, ползем себе… кувырком, сломя голову… в неизвестное будущее.

— Расчеты дадут нам материал для сравнения с наблюдениями, и мы получим представление о силах, которыми манипулируют гипотетики.

— И что это даст?

— Пока рано гадать. Но я не верю в тщетность знания.

— Даже если мы обречены на смерть?

— Все, что живет, обречено на смерть.

— Я имею в виду гибель вида.

— Посмотрим. Я не верю, что «Спин» — всего лишь какая-то глобальная эвтаназия. У гипотетиков должна быть определенная цель.

Возможно. Но я осознал, что это уже из области веры, а веру я потерял. Веру в Большое Спасение. Во все его ипостаси. Вот мы в последний момент совершаем научно-технологический рывок — и планета спасена. Вот гипотетики изображают доброго дядю — и планета превращается в царство любви и мира. Вот Господь простирает длань — и все… ну, по крайней мере праведники… И прочий бред в том же роде.

Большое Спасение. Сладкий сон. Бумажный кораблик, соломинка утопающего. Не «Спин» искалечил мое поколение, а соблазны Большого Спасения.

Мерцание повторилось следующей зимой. На этот раз оно продержалось сорок четыре часа, после чего исчезло. Многие предполагали, что это какой-то феномен «небесного климата», непредсказуемый, но, по сути, безвредный.

Пессимисты указывали на то, что интервалы между явлениями сокращаются, а длительность их увеличивается.