Страница 3 из 30
Но все это — на земле. Чтобы окончательно убедиться в исправности действия предложенной системы, надо было произвести отстрел лопастей в воздухе. Кто взялся за выполнение этого испытания? Конечно же Гарнаев.
Управляемый им вертолет Ми-4 взял курс на центр полигона. Немного выше и чуть сзади идет вертолет сопровождения с кинооператором на борту. Гарнаев включает автопилот, чуть-чуть подправляет курс, затем включает самописцы и нажимает кнопку отстрела. Красное мигающее табло «Взрыв!» свидетельствует о том, что у летчика в запасе времени четырнадцать секунд! Даже не четырнадцать минут, отпущенных автором известной песни В. Войновичем на предстартовые размышления космонавтам...
Гарнаев в последний раз окидывает кабину хозяйским взглядом — кажется, все в порядке — и выбрасывается наружу. Пролетев в свободном падении несколько десятков метров, он выдергивает кольцо парашюта и почти одновременно с раскрытием купола слышит взрыв и видит, как из возникшего над вертолетом клуба дыма вырываются лопасти... Эксперимент выполнен.
* * *
В сущности, и последнее испытание, проведенное Юрием Гарнаевым, принадлежало к той же категории «испытания идей». На этот раз идея заключалась в использовании вертолета для тушения пожаров. В самом деле, очень заманчиво привезти несколько тонн воды и по-снайперски «уложить» их прямо на огонь. Первые же опыты показали, что такой способ борьбы с пожаром очень эффективен. Но одновременно выяснилось, что он не так уж прост: чтобы вода не успела распылиться и испариться, действовать надо с очень малой высоты — над самым бушующим пламенем. Страшная жара, почти нулевая видимость в густом, до слез разъедающем глаза дыму, резкие броски в восходящих токах горячего воздуха — чтобы справляться со всем этим, нужен был действительно летчик высокого класса. Такой, как Гарнаев.
Поэтому-то и невозможно согласиться с людьми, говорившими впоследствии, когда это испытание закончилось трагически, что-то вроде:
«Ну зачем было позволять Гарнаеву тушить какие-то паршивые лесные пожары?! Разве это его дело? Что, никого другого на это не нашли? Он же был испытатель! Так пусть бы и испытывал новые машины: по крайней мере, если уж рисковать, то там, где действительно его никто заменить не мог бы...»
Нет, к сожалению, дело обстоит далеко не так просто! И не только потому, что какого бы драгоценного для общества человека мы ни теряли, никогда невозможно найти кого-то «другого», чья ценность по общечеловеческой мерке была бы, так сказать, на сколько-то единиц ниже. Каждая жизнь бесценна, и аморально делить людей в этом смысле на несколько сортов.
Но, повторяю, не только в этом суть. Занимаясь тушением лесных пожаров с вертолета, Гарнаев и в плане чисто профессиональном делал именно свое прямое испытательское дело. Дело, которое было по плечу как раз ему — или другому испытателю такого же калибра, — но никому иному. Это был тот самый случай, когда заменить подобного летчика было действительно невозможно.
...С каждым следующим полетом Гарнаев и весь экипаж вертолета находил новые приемы, новые способы, упрощающие и облегчающие работу в этих трудных условиях, — ведь задача летчика-испытателя не только сделать что-то самому, но довести это «что-то» до такого состояния, чтобы оно стало доступно любому другому летчику. Была доведена до конца и эта работа — отработка тушения пожаров с вертолета.
Но — уже без Гарнаева!
Его больше с нами нет... «В воскресенье вечером 6 августа во Франции, вблизи города Марселя, при тушении большого лесного пожара в сложных условиях гористой местности потерпел катастрофу советский вертолет Ми-6. Во время одного из заходов в зону пожара на малой высоте в густом дыму вертолет ударился о скалу и разрушился. Экипаж в составе командира корабля Героя Советского Союза, заслуженного летчика-испытателя СССР Гарнаева Ю. А., второго пилота Петера Ю. Н., штурмана Иванова В. Ф., бортинженера Бугаенко С. А., бортрадиста Столярова Б. Н., инженеров-испытателей Чулкова А. Я., Молчанова В. П. и двух французских специалистов погиб...»
Сообщение, начинавшееся этими словами, обошло в начале августа шестьдесят седьмого года всю советскую и мировую печать.
И, как всегда в подобных грустных случаях, захотелось вспомнить прежде всего даже не профессиональный облик этого выдающегося испытателя, а просто Юру Гарнаева — нашего друга и товарища.
...В последние годы жизни, когда его имя начало часто появляться в печати, когда со страниц журналов на нас то и дело стали смотреть его портреты, когда в любом собрании фраза «Слово предоставляется Юрию Александровичу Гарнаеву» встречалась дружными аплодисментами, многие люди, узнавшие его лишь в это время, искренне считали, что он «счастливчик», человек, которому в жизни сильно повезло.
Что ж, вообще говоря, можно с этим и согласиться. Каждый летчик-испытатель считает, что ему повезло.
Но свое везение Гарнаев сделал себе сам. Сделал собственными руками, вопреки многим и многим, весьма неблагоприятным для этого обстоятельствам.
Достаточно напомнить, что по разным (одинаково неуважительным) причинам дважды в своей жизни он был вынужден оставлять летную работу и с немалым трудом доказывать свое право вновь вернуться к ней.
Особенно тяжело дался Гарнаеву второй из этих вынужденных перерывов, о котором мне уже доводилось писать.
В чью-то инициативную голову пришла идея «проверить» личный состав наших летчиков-испытателей: насколько, так сказать, надежны руки, которым доверены многомиллионные опытные и экспериментальные самолеты. Инициативная голова нашла себе влиятельных союзников, и проверка развернулась полным ходом. И не то, конечно, плохо, что такая проверка была затеяна, а то, как она проводилась.
К сожалению, основным ее критерием послужили не живые дела «проверяемых», а прежде всего их анкеты. Нет надобности перечислять номера всех анкетных пунктов, по которым шло разделение на «чистых» и «нечистых». Увы, последних в нашем коллективе оказалось числом поболее, чем первых, так что кадры испытателей были признаны недопустимо «засоренными». И, как нетрудно догадаться, среди преданных остракизму оказался и Гарнаев: на фоне завидной безупречности всех прочих пунктов анкеты пункт: «Привлекался ли ранее...» — выглядел у него существенно подпорченным.
У Гарнаева изъяли пропуск на аэродром. Только из-за ограды он мог видеть, как взлетают, уходят в зону испытаний, возвращаются, заходят на посадку те самые самолеты, теплые штурвалы которых всего несколько дней назад дрожали в его руках. Отрываться во второй раз от любимого дела оказалось едва ли не тяжелее, чем в первый. Хотелось закрыть глаза, скрыться, уехать прочь, не видеть всего, что приходится с кровью отдирать от своего сердца!
Но сердце сердцем, а слушать его биение без контроля со стороны разума и воли нельзя. Это Гарнаев понимал отлично. Понимал, а потому... принял предложенную ему должность заведующего институтским клубом.
Целый год ежедневно приходил он на службу в расположенное тут же, у самой ограды аэродрома, здание клуба. Составлял репертуар киносеансов, организовывал самодеятельность, следил за своевременным обновлением плакатов и лозунгов — словом, делал все, что положено добропорядочному завклубом. Делал аккуратно, старательно, я сказал бы даже — с душой, если бы его душа прочно не осталась по ту сторону ограды, на аэродроме (благо ей, как субстанции нематериальной, пропуска для этого не требовалось).
Это было, конечно, настоящее самоистязание. Но в конце концов оно себя оправдало. Прошла та смутная пора, и Гарнаева вернули за штурвал.
Правда, не сразу за штурвал.
В качестве своеобразной (мы сейчас увидим, что весьма своеобразной) ступени к этому Юрию Александровичу пришлось заняться испытаниями катапультируемых сидений.
Дело в том, что покинуть, в случае нужды, скоростные самолеты послевоенных образцов добрым, старым способом — перевалившись наружу через борт — стало невозможно. Этому препятствовал мощный поток встречного воздуха, который буквально вдавливал летчика обратно в кабину. Не почувствовав самому, трудно представить себе, насколько непреодолимо силен, хочется даже сказать — тверд воздушный поток.