Избранное

Натягивая тесный парадный костюмчик, он вдруг подумал: надо спросить у мистера Бонза про столб, как это ему сразу не пришло в голову. Отец был очень добрый, но всегда потешался над ним: стоило ему или кому-то из детей открыть рот и задать вопрос, как отец начинал оглушительно хохотать. А мистер Бонз тоже был добрый, но еще и серьезный. У него был красивый дом, он давал читать книги, был церковным старостой и кандидатом в Совет графства; и он очень много жертвовал на библиотеку; и председательствовал в Литературном обществе; и в гости к нему приезжали даже члены парламента — словом, умнее его никого на свете не было. Но и мистер Бонз лишь подтвердил, что надпись на стрелке — шутка, шутка человека по имени Шелли.

— Видишь, дорогой! — воскликнула мать мальчика. — То же самое говорила тебе и я; вот как его звали.

— Ты что ж, никогда не слыхал этого имени?

— Нет, — ответил мальчик и опустил голову.

— Как! В доме нет Шелли?

— Что вы, мистер Бонз! — вскричала взволнованная дама. — За кого вы нас принимаете? Целых два. Свадебный подарок и еще один, с мелким шрифтом, в комнате для гостей.

— У нас по крайней мере семь Шелли, — проговорил мистер Бонз со сдержанной улыбкой. Потом он смахнул с живота крошки, и они вместе с дочерью поднялись, собираясь уйти.

Мальчик, повинуясь знаку, который глазами подала ему мать, проводил их до самых ворот; когда они скрылись из виду, он еще немного помедлил и оглядел уходившую вправо и влево от него Бекингем-Парк-роуд.

Родители его жили в респектабельной ее части, после № 39 дома становились все менее благоустроенными, и в № 64 не было даже отдельного входа для прислуги. Но в эту минуту Бекингем-Парк-роуд вся была хороша: солнце в полном своем великолепии только что зашло, и неравенства квартирной платы тонули в его шафранном отблеске. Чирикали птички; поезд, привозивший из города служащих, мелодично просвистел, проходя через вырубку — чудесную вырубку, которая, казалось, притянула и сосредоточила в себе всю прелесть Сербитона, облекшись, наподобие горной долины, в убор из пихт, берез и лиственниц. Эта вырубка впервые пробудила в мальчике томление — томление по чему-то, а по чему, он и сам не знал, но каждый раз, когда все вокруг было вот так освещено солнцем, томление снова пробуждалось в мальчике, пробегало по нему как дрожь вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, и наконец мальчика охватывало непонятное чувство, от которого хотелось плакать. В этот вечер он повел себя совсем глупо, помчался почему-то через дорогу к столбу с указателем и от него пустился во весь дух по тупиковому переулку.

Справа и слева от мальчика мелькали высокие ограды — ограды садов вилл «Айвенго» и «Belle Vista», и в воздухе разлит был какой-то едва уловимый запах. Так как весь переулок, включая и поворот в конце, был не больше двадцати ярдов длиной, то не удивительно, что мальчик вскоре застыл на месте. «Противный Шелли! Дать бы ему хорошенько!» — воскликнул он и от нечего делать скользнул глазами по прикрепленному к ограде листку бумаги. Что-то в нем было странное, и, прежде чем повернуть к дому, мальчик внимательно его прочитал. Вот что там было написано:

Мальчик видел это объявление впервые и никак не мог сообразить, куда направляется омнибус. С. — это, конечно, Сербитон. Д. А. К. означает Дорожная автобусная компания. Но что такое Н.? Может быть, Ноттингем или, пожалуй, Норидж? Все равно им не выдержать конкуренции с Юго-Западной автобусной компанией. Даже ему было ясно, что дело ведется из рук вон плохо. Почему нельзя приобрести билеты на конечной станции? А время отправления — ну и ну! И тут ему вдруг пришло в голову, что, если все это не обман, омнибус, должно быть, отошел как раз в тот момент, когда он прощался с Бонзами. Напрасно в сгущающихся сумерках всматривался он в землю: то, что он там видел, можно было с равным успехом принять за следы колес и за какие угодно другие следы. К тому же из переулка омнибус ни разу не выезжал. И вообще мальчику никогда не попадались омнибусы на Бекингем-Парк-роуд в такой час. Все это, конечно, обман, как и указатель, как волшебные сказки, как сны, от которых вдруг просыпаешься среди ночи. Глубоко вздохнув, он вышел из темного переулка и угодил прямо в объятия отца.

До чего же отец над ним потешался! «Бедный, бедный глупсик! Просто-просто-простофиля, верит, что он скок да скок и на небикус прискок!» На пороге Агатокс-лодж появилась мать мальчика, она покатывалась со смеху. «Ой, перестань, Боб! — удалось ей наконец выговорить. — Вот несносный! Ой, да я просто умру со смеху! Ну, оставь ты его в покое!»

Но весь вечер над мальчиком продолжали подтрунивать. Отец умолял взять его с собой. А это не очень утомительная прогулка? А ноги там надо вытирать, прежде чем войти? С тоской и обидой на сердце отправился мальчик спать, за одно лишь благодаря судьбу, что ни словом не обмолвился про омнибус. Конечно же, все это обман. Но во сне омнибус почему-то становился все более и более настоящим, зато улицы Сербитона казались мальчику все более обманными и призрачными. Проснулся он очень рано, вскрикнув во сне, когда вдали мелькнула конечная станция.

Он зажег спичку, и она осветила не только часы, но и календарик, и мальчик увидел, что до рассвета остается еще целых полчаса. Тьма стояла непроглядная, ночью туман спустился из Лондона и окутал Сербитон. Но мальчик вскочил и принялся одеваться, потому что намерен был раз и навсегда установить, что же, в конце концов, настоящее — омнибус или улицы: «Надо узнать, а то все так и будут надо мной потешаться». И вот он уже на дороге, дрожит под газовым фонарем, охраняющим вход в переулок.

Не легко ему было туда шагнуть, на это требовалось изрядное мужество. Темно было хоть глаз выколи, и он окончательно понял, что не может омнибус отправляться отсюда. Если бы не шаги полицейского, приближавшегося к нему в тумане, он так и не решился бы войти в переулок. Но вот он решился, и, конечно, его ожидало разочарование. Ничего! Ничего, кроме темного переулка да глупого мальчишки, уставившегося на слякоть под ногами. Все сплошной обман. «Расскажу об этом папе и маме, — пробормотал он, — пусть знают. Поделом мне! Таким дурачкам, как я, не место на белом свете». И он повернул назад, к Агатокс-лодж.

Дойдя до ворот, он вдруг вспомнил, что у него спешат часы. Солнце еще не взошло — до восхода оставалось две минуты. «Быть может, омнибус точнее моих часов», — не без вызова подумал мальчик и свернул в переулок. Перед ним стоял омнибус.

В упряжке была пара коней, разгоряченных, в мыле; сквозь туман два огромных фонаря освещали ограды, преображая мох и паутину в золотые ткани волшебного царства. Кучер, сидевший спиной к мальчику, был укутан в плащ с капюшоном. Прямо перед ним высилась глухая стена. Как удалось ему с такой точностью, так бесшумно въехать в переулок, наряду со многим другим навсегда осталось для мальчика загадкой. И он совсем уже не мог себе представить, как омнибус оттуда выедет.