Прошел год

Сумасшедший дом.

- Ладно, - наконец говорит Марк и устало машет рукой. - Делайте что хотите.

Дома у Левы нас встречает сиделка.

- Можете идти домой, - говорю я ей.

Марк молчит.

- По условиям моего контракта, - объясняет мне сиделка, - я могу уйти, когда кто-то из родственников сменит меня.

- Марк, - говорю я, - снимите караул.

- Можете идти, - говорит Марк.

- Завтра приходить?

- Не надо , - говорю я.

Марк молчит. И Ленка молчит. Смотрит на меня без своей обычной улыбки - бледная и напряженная.

- Так, - говорю я им обоим. - Ни при каких обстоятельствах не приближаться к двери, не открывать, не входить. Убью любого, кто войдет. Не в моральном, а в физическом смысле этого слова.

Наверное, у меня такой тон, что оба они молча поворачиваются и уходят в другую комнату.

Что я помню дальше? Между прочим, я помню все. Я вошел и плотно закрыл дверь за собой. Попытался нашарить рукой задвижку и - естественно! - не нашел. Ты смотрел на меня, не отрываясь. Потом я скажу, что человеческая физиология плохо переносит такие нагрузки. Я не понял, что произошло у меня с ногами. Но я их перестал чувствовать - вообще. И комната с тихим свистом стала вращаться вокруг меня.

- Левка, - почти неслышно сказал я и задохнулся. И рухнул лицом в твои колени, и почувствовал, как твоя рука легко легла мне на голову.

И медленно, как каплет вода сквозь ветхую крышу теплицы на растрескавшийся кафель пола, силы стали возвращаться ко мне.

Ленка мне рассказала потом, что происходило по ту сторону мира. "Три часа ожидания - это для Марика было слишком. Он ходил, лежал, съел два пакета чипсов. Я пыталась с ним поговорить, но он протестующе махал рукой и снова ходил. По-моему к тому же у него была легкая паранойя в связи со всем этим: а вдруг это какая-нибудь сложная завуалированная форма вендетты? Для него эта история была сродни какому-то античному мифу - малоправдоподобна и невероятно далека.

Вобщем, спустя ровно три часа, поправ страх насильственной смерти, он все-таки открыл эту дверь. И остолбенел.

Я заглянула в комнату из-за его плеча и не сразу, но поняла, что его напугало. В комнате был только ты - ты спал в глубоком кожаном кресле, удобно устроившись в нем, укрытый мягким серым пледом. Твоего лица почти не было видно, его закрывали упавшие на щеку волосы. Все окна в комнате были открыты настежь, и сильный августовский ветер затянул тяжелые синие шторы наружу - они там хлопали по карнизу.

И где-то был слышен шум льющейся воды.

Финал этой ситуации был, на мой взгляд, несколько комичным. Марк закричал:

- Папа! - и бросился к окну, стал смотреть вниз.

Ты даже не пошевелился. Но зато в дверях ванной комнаты, которая в закрытом виде почти сливалась с дальней стеной, появился Лева, в длинном халате, с мокрыми после душа волосами.

-Тише, Марик, - укоризненно сказал он. - Люди спят.

Он еще не очень твердо стоял на ногах, но улыбка, о возможности которой я могла только догадываться по "садово-огородной книге" - нежная, уверенная и прямо свидетельствующая о твоей победе, уже жила на его лице".

* * *

Стокгольм в середине октября тихий, ясный, благополучный. Для меня Стокгольм - это Малыш и Карлсон, Расмус-бродяга, мальчик Мио и волшебные яблоки.

Ты показываешь мне город, мы едим запеченную в сливках треску, смотрим с моста на опавшие листья клена, пьем пиво на улице. На церемонии вручения премии на сцене шведский король что-то долго и неслышно для присутствующих говорит тебе, а ты - ему. Вы оба при этом смеетесь и нарушаете протокол.

- Что он тебе говорил? - спрашиваю я, уже ближе к вечеру, когда ты оказываешься в зоне относительной досягаемости. Ты отводишь меня в сторонку и так, чтобы не слышали многочисленные журналисты, говоришь мне на ухо:

- Он сказал: "Ну, ты, козел. Ты куда это пропал на двадцать лет? Тебе что, насрать на мнение мировой общественности?" А я ему : "Ты сам козел. Имел я в виду твою общественность. Но тебя лично я очень рад видеть".

Папарацци фотографируют нас сверху, снизу, сбоку, и даже понятно - зачем.

- Чего ты врешь! - говорю я тебе.

- Я не вру! - удивляешься ты. - Мы с ним двадцать пять лет знакомы, еще с тех пор, как он был не королем, а простым престолонаследником. Он мой коллега, мы с ним когда-то в Лондоне лабораторию на двоих делили. Целых два месяца. И по вечерам пили портер. Я и на свадьбе у него был.

- А что, - задаю я идиотский вопрос, - короли тоже бывают биологами?

- Более того, - очень серьезно и еще сильнее понижая голос, произносишь ты, - случается, короли даже бывают людьми.

На пресс-конференции тебя спрашивают, вернешься ли ты в Израиль.

- Нет, - отвечаешь ты. - Я как бы и не жил там никогда.

Повисает некая пауза.

- Дом там, где Харт. - говоришь ты и подмигиваешь мне, сидящему на галерке. Мы недавно посмотрели с тобой этот старый фильм с нетипичной для Голливуда эстетикой и молодой Умой Турман. Журналисты молчат, но по-своему въезжают в каламбур.

- Кстати о кино, - поднимается молодой толстый британец с микрофоном ВВС.