Прошел год

- Фу, - я поморщился. Сивушный привкус виски меня преследовал. - Только чай. И, если можно, зеленый. И, если можно, я заварю сам. А ты какую-нибудь музычку поставь.

Майка включила проигрыватель и принялась программировать гриль. Музыка накрыла меня и потащила. Я пролил кипяток.

- Осторожно, ты что! - испугалась Майка и собрала воду вафельным полотенцем. - Обжегся?

Да. Я обжегся . Я снова куда-то провалился.

- Что с тобой? - спросила Майка.

- Ничего.

Что-то случилось у меня с дыханием - дышать стало болезненно тяжело. Комок в груди - это банально, но абсолютно точно.

- Что это за музыка? - спросил я Майку.

- Альбинони , - удивленно сказала музыкально образованная Майка. - Соната ре минор. Да она везде звучит. Это ты из-за музыки так расстроился?

- А что, видно?

Майка не ответила. Пошла, сменила компакт. Сказала: - Сменим лирическое на что-нибудь политическое. У меня тут Галич есть в цифровой обработке. Любишь Галича?

- Читал... - неуверенно сказал я.

Глухой голос Галича был кстати. К тому же это как бы не совсем музыка - так, речитатив. Я вслушался. "Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом, где с куполом синим не властно соперничать небо..." Я огляделся. Был тихий мирный вечер, благоухала курица. Майка мелко резала зеленый лук. "Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый. И я упаду, побежденный своею победой и ткнусь головою, как в пристань, в колени твои".

Мир ополчился против меня.

- Помоги накрыть на стол, - сказала Майка.

"Когда я вернусь. О, когда я вернусь..."

- Ну, как тебе Галич?

- Хорошо, - обречено сказал я. - Хорошая песня, очень политическая.

Мне хотелось плакать и совершенно не хотелось есть. Ничего не хотелось.

- Я пойду, Майя, - сказал я ей и она распрямилась с желтыми салфетками в руках.

- Как? - не поняла она. - Тебе плохо? Ты какой-то бледный. Тем более, оставайся.

- Это я виски перепил, - я попытался соврать. - Несвежие, наверное.

Майка любила меня. Что я мог ей сказать? Но Майку было трудно обмануть.

- Слушай, - сказала она и села строго напротив. - Что случилось?

Я молчал.

- Ты влюбился? - тихо спросила Майка.

- Нет. Все сложнее.

- Ты женишься? - Майка послушно сменила уровень сложности. Я засмеялся. Но посмотрел на потерянную Майку и перестал.

- Есть человек, - сказал я. - Кажется, я ему очень нужен.

Майка повесила нос. Она сидела, смотрела в тарелку и все это показалось мне ужасным. Надо было молча уйти.

- Кто она? - спросила Майка.

Странно, что я не ожидал этого вопроса. Я очень растерялся.

- Она? - переспросил я . - Это не она. Это мужчина.

Майка медленно поднялась.

- Майя, сядь, - устало попросил я, - Попробуй понять.

- С каких пор тебя стали интересовать мужчины? - прокурорским голосом спросила она и не села.

- Блин! - я разозлился. - Сядь! Меня не интересуют мужчины. Меня интересует этот конкретный мужчина.

- Но ты сможешь заниматься с ним любовью?

Что сказать, Майка по-своему была очень последовательной.

- Я полагаю, - начал я и вдруг почувствовал себя уверенно, - что я с этим человеком я смог бы что угодно - грабить банки, лягушек резать. Самолеты угонять. Я бы вместе с ним яд выпил, извини за патетику. Другой вопрос, что это невозможно. Он очень болен. И для начала я хочу, чтобы он выздоровел.

- Так ты об этом ботанике ? - догадалась Майка с явным облегчением.

- Между прочим, на "этого ботаника" до сих пор ссылаются тысячи биологов всего мира. Он, между прочим, достаточно крут для современной науки.

- Да я, собственно... - потерялась Майка. - Так это что, просто чувство долга?

Душа моя, она подсунула мне хороший ответ.

- Точно, - подтвердил я, - это - чувство долга.

- Не верю, - немного подумав, сказала Майка.

...Я бы видел, когда начинают стареть и какого боятся огня, но тех глаз, которыми надо смотреть, еще не было у меня. Я бы понял, чьего королевства печать, и в какой ты занят войне, но язык, на котором ты мог молчать, был тогда неизвестен мне...

Что я знаю о тебе?

Все.

Ничего.

Не важно.

Целую неделю я ходил на работу, как зомби. Кофман смотрел на меня неодобрительно и, наконец, сплетая и расплетая пальцы под монументальным подбородком, спросил: