Всё на земле

Дорошин тихо посмеялся. Нет, не прост доктор Косолапое. Рассказик что надо.

— Воевали? — спросил он.

— Воевал. С третьего дня войны до мая сорок пятого.

— Что ж в жизни промашку допустили?

— Не считаю… — Косолапое повернулся к нему резко, прямо со стулом. — Не считаю, что промашка имеет место… Работаю, люди уважают, дело знаю и люблю. Сыт, одет, ухожен. Все.

— Счастливы, значит?

— Совершенно. Много лет был в каторге… Да-да, не преувеличиваю. Моя бывшая жена рассуждала очень логично: «Чем старше козел, тем легче домой дорогу находит». Да… Так вот, мой дорогой Павел Никифорович, все было: и семья, и дети, и достаток, а счастья не было. Как в общежитии. Чужие люди приходят домой, и им нет дела до соседа. По-дежурному обсуждают проблемы, причем каждый норовит другого ущемить… Скандалы, крик. И дожил бы до гроба в неведении, если б не Нюрочка… Она сестрой у меня в госпитале была. Скромная, тихая. Оказывается, меня еще тогда любила. А я красотой считал тогда другое… Клюнул по молодости на фотогеничность. Потом каялся. Встретились мы с ней, она за фронтовика тоже вышла замуж, двадцать с лишним лет ухаживала за ним, без ноги он пришел с фронта. Детей у них не было. Схоронила мужа и работала в Славгороде в больнице. Поговорили мы, и понял я, что жил глупо, по-темному, потому что в жизни ценно одно: плечо, которое рядом с тобой в беде, вот что мы видеть в наших близких должны. А коли его нет, так чего ж терпеть-то? Чего?

Дорошин вспомнил, как познакомился с женой своей. Тоже фронт, вылет за вылетом, а морозы страшные, пурга. Однажды, после отдыха в душной землянке, где жили летчики, вышел на улицу. Прошел к самолету. Видит, под крылом сидит девчушка-оружейница и возится с пулеметом. Холодина, смазка замерзает, а она голыми ручонками… И плачет тихонько. Оказывается, она ему к завтрашнему дню неисправность ликвидирует. Он после полета пожаловался инженеру, что один из пулеметов заедает… Это и была Оля. А он-то и не знал, что она его самолет вот уже второй месяц обслуживает, а инженер ей, по его жалобе, нагоняй закатил. Так и познакомились.

— Да, дела, — сказал Дорошин. — Дела… Лет-то вам сколько?

— Шестьдесят четыре… На годок младше вас.

— В одно, значит, время росли?

— Выходит.

— А не поздновато ли с тетрадочками? Может, о другом о чем, а?

Косолапое глянул на него то ли с насмешкой, то ли с любопытством. Не мог определить Дорошин.

— А я ведь не диссертации пишу, Это чепуха, мишура… Когда я уйду с работы, я не смогу… Вот и хочу, чтобы не уходить подольше. Чтоб молодые на пятки не наступали. Оперирую даже… Не так давно начал. Шуму было в облздраве… А я им бумагу показал о том, что еще тридцать лет назад оперировал не в кабинетах, а в палатках. Комиссия была тут у меня… Документы изучали. Требовали свидетельств. В Харьков в клинику посылали на зверюшках экзамен сдавать.

— И сдали?

— Сдал. А сейчас давайте часок передышки в разговорах. Вам больше нельзя. Все.

Дорошин прикрыл глаза. Спорить с Косолаповым не хотелось. Подумал о том, что психология таких людей для него непонятна. Как можно удовлетворяться минимумом, если чувствуешь, что можешь сделать больше? И посты, и диссертации — это возможности, это свобода твоего решения, это, наконец, материальные факторы. А может быть, доктор юродствует? Неудачники любят юродствовать, им нужна теоретическая выкладка для объяснения своих ошибок.

Вчера у его постели сидела жена. Долго сидела, положив ладонь на его лоб. По опыту многих лет совместной жизни знал он, что ей нужно о чем-то с ним поговорить. И он терпеливо ждал.

— Паша, я вот давеча с Володей говорила. Переживает он за тебя. Каждый раз спрашивает, что нужно. И доктор говорит, что ему часто звонит.

Ох, добрая твоя душа. Всех и вся помирить хочешь. Чтоб мир да покой вокруг, чтоб за твоим столом снова шумно было, как полгода назад. Да только теперь не то, что было. Не то. Другие времена. Мальчишки подросли и сами хотят диктовать. А у него уже не те силы, чтобы наставить их на путь истинный.

— Переживает… — Дорошин усмехнулся ехидненько. — Мне его переживания вот уже в месяц лежания в постели обошлись. Еще как выбираться буду. Я тебе вот что скажу, Оля, чтоб духу его в моем доме не было.

Она закивала головой, соглашаясь, только чтоб он не волновался, а Дорошин лежал и думал о том, что за Володькой пойдет Григорьев, а это будет очень плохо, может развалиться мыслительная, потому что на одном Ряднове не устоит все. А у него, у Дорошина, с времечком плохо. Некогда новых птенцов учить, надо получать с них отдачу, потому что наступит скоро пора закладывать новый карьер — и это будет лучше всяких лекарств, которыми пичкает его доктор Косолапов. И тут-то было бы как раз впору, чтобы стал рядом Володька с его неукротимой энергией и крепкой головой, с его талантом организаторским. Да, видно, не будет уже его рядом, потому что товарищ Рокотов решил идти своим путем, а характер его Дорошин знал отлично.

Сейчас работать стало проще. Нужно «прощупать» площадку — делай заявку в научно-исследовательский институт. Проект нужен — тоже институт есть. Да «все это время. А его Дорошину никогда не хватало. На проект года два-три потребуется, а то и больше. А ждать некогда. И вот возникла мыслительная. Сколько насмешек тайных и в лицо он по поводу ее слышал! И все же в проектный институт «мыслители» выдавали уже готовые разработки. И первый свой карьер, еще в качестве управляющего трестом «Рудстрой», Дорошин делал не по готовому проекту, а по основным наметкам. И хоть шум был после этого солидный — победителя не судили. Пошла руда, и это было главным.

А если ждать документы — потеряешь годы. Не любят они, эти самые проектанты, торопиться. Вон электрометаллургический в Старом Осколе возводится. Стройка в разгаре, а технический проект еще не пришел. Промышленную базу комбината делают почти на глазок. Сколько случаев помнил он из большой своей практики, когда проектанты затягивали срок работ до такой степени, что новинка в замысле устаревала до того, как получала воплощение в чертежах. Пусть над ним смеются, пусть каждый раз ехидно интересуются, зачем он держит нескольких ребят в тепличных условиях с директорскими зарплатами… Пусть ругают его за то, что опережает события и стремится дать руду любой ценой, даже рискуя всем достигнутым… Пусть. А вот если б он не начал строить первый карьер без готовой документации, то руду взяли бы на два-три года позже. Пусть его ругают за кустарщину, за самодеятельность, но есть руда. Это самое главное.

Скорей бы встать на ноги, скорей бы вернуться в свой кабинет. Жена отгородила его от всех дел, даже телефон перенесла в другую комнату. Ни одного человека с комбината так и не пустила к нему.

— Доктор, — сказал Дорошин, — только честно… Когда вы меня выпустите?

Косолапов задумался. Потом снял очки:

— Трудно сказать. Еще с месяц полежите… Не меньше.

5

Шумновато стало в пустынном Кореневском яру. Когда Рокотов приехал туда, то увидел кроме бригады, обслуживающей буровую установку, немало постороннего, хотя и не случайного народа. Несколько легковых автомобилей из комбината, в том числе и дорошинская «Волга», на которой сейчас ездил Павел Иванович Крутов, машина из редакции областной газеты, около которой скучали шофер и фотокорреспондент. Чуть в стороне увидел Рокотов Насонова, сидящего на бугорке.

Едва машина первого секретаря вырулила к посадке, в тенек, к ней сразу же направился Григорьев, о чем-то споривший с Крутовым.

— Есть руда… семьдесят три метра, — сказал он, протягивая Рокотову руку, почти до локтя измазанную в машинном масле. — Я был прав, старик… Они тогда, в пятидесятых, просто не захотели делать мартышкин труд. Паша в горести и печали: теперь от нас никуда не денешься. А ему предстоит тяжелое объяснение с шефом. Первичный ореол рассеивания довольно приличный. Может быть, даже слой богатой руды будет потолще, чем мы рассчитывали… Ну, а по материалам кварцитов здесь навалом. Вот так, старикашечка… Будешь кричать «ура»? Пробы отправили в лабораторию. Все.