Страница 4 из 58
Эстен остановился с ведром в руке, посмотрел на воду и прислушался. «Все так, — подумал он. — Тому, кто встает раньше всех, принадлежит весь мир». Домов по обе стороны реки немного, но только из его трубы шел дым. Должно быть, остальные избы пустовали, пока их хозяева прозябали в городских квартирах. Бедняги.
Эстен подошел к проруби, которую собственноручно выпилил возле причального мостика и накрыл люком из фриголита, чтобы она не замерзла снова. Потом разгреб снег и поднял крышку.
Барбу отказывалась пить речную воду, поэтому при ней они всегда привозили с собой баллоны из города.
«Фи! — содрогалась она, поднимая плечи к ушам. — В нее же стекает вся гадость из окрестных поселков».
Прежде всего она имела в виду больницу в Виттанги. Какое все-таки счастье, что она находится вниз по течению от их дома! Там, конечно, не предусмотрено никаких очистных сооружений, и все удаленные аппендиксы и прочая гадость попадают в реку.
«Вздор! — отвечал ей Эстен. — Бабьи сплетни».
Он пил эту воду с детства и был здоровей, чем Барбу.
Эстен присел на корточки и опустил ведро в прорубь. К ручке привязана веревка, чтобы можно было погрузить его полностью и наполнить доверху.
Однако ведро не шло, что-то ему мешало. Что-то большое и черное плавало у самой поверхности. «Бревно», — подумал Эстен. В последнее время такое случалось нечасто. То ли дело раньше, в годы его детства, когда лес сплавляли по реке.
Эстен опустил руку в ледяную воду, чтобы оттолкнуть бревно. Похоже, оно зацепилось за мостик. Однако это не дерево — что-то резиновое или вроде того.
— Что за… ой! — воскликнул Эстен, отбрасывая ведро в сторону.
Он попытался схватить черный предмет окоченевшими пальцами. Наконец это ему удалось, и Марьяваара вытащил из воды человеческую конечность.
«Рука…» Он соображал туго, словно его голова отказывалась воспринимать происходящее.
Эстен держал кого-то за руку.
Наконец в проруби показалось израненное лицо. Марьяваара закричал и вскочил на ноги.
Ему вторил ворон из леса, и этот звук взорвал тишину. На деревьях загалдели перепуганные птицы.
Эстен побежал к своей избушке. Он скользил и спотыкался, но ему удавалось сохранить равновесие.
Он достал мобильный и нажал кнопку с цифрой «два». Потом ему пришло в голову, что вчера за обедом он выпил три стакана воды, а потом еще варил себе кофе. Воду же он брал из реки, из этой самой проруби. А труп тогда уже наверняка лежал там, совсем рядом. Это обескровленное лицо без носа и губ, со скалящимися зубами…
Кто-то ответил ему по мобильному, но Эстен отложил разговор. Его тошнило, тело выталкивало из себя все, что есть в желудке. И это продолжалось до тех пор, пока там ничего не осталось.
Потом он позвонил еще раз.
Никогда Эстен не будет больше пить воду из этой реки и не раньше чем через год отважится прыгнуть в нее после сауны.
Я смотрю на человека, который меня нашел. Его рвет на только что выпавший снег. Он нажимает кнопку с цифрой «два» и клянется, что никогда больше не станет пить воду из этой реки.
И я вспоминаю день своей смерти.
Мы уже были мертвы, я и Симон. Я замерзла во льду. Стемнело. Обломки двери все еще плавали в проруби. Я видела, что с одной стороны она была зеленой, а с другой черной.
Поодаль, у самого берега, какой-то мужчина рылся в наших рюкзаках.
Прилетел ворон, издав характерный звук, напоминающий удар палкой по жестяной бочке. Он опустился неподалеку и уставился на меня, отвернув голову в сторону, как смотрят птицы.
«Я должна вернуться к Анни», — пронеслось у меня в голове.
И не успела я об этом подумать, как оказалась в доме Анни. Тогда перемещение в пространстве вызвало у меня головокружение, словно я сошла с карусели. Это теперь я привыкла.
Анни собиралась печь блины. Она сидела за столом на кухне и вручную взбивала тесто. Я любила блины.
Анни еще не знала, что я умерла. Она думала обо мне. Она представляла себе, с каким удовольствием я буду уплетать ее стряпню, пока она будет возиться у плиты. Потом она накрыла тарелкой миску с тестом и отставила ее в сторону. Пусть подойдет.
Я никогда не вернусь.
Сначала миска перекочевала в холодильник — Анни не могла дать тесту пропасть. Потом туда же отправились готовые блины. Там они и ждут до сих пор.
А теперь меня нашли, и Анни будет плакать.
«Снег», — подумала прокурор Ребекка Мартинссон, выходя из машины. По телу пробежала приятная дрожь.
Семь часов. Над поселком Курраваара нависли снежные облака. В уютных вечерних сумерках даже ближайшие дома едва различимы. Снег падал стремительно. В воздухе так и носились сухие, холодные, пушистые хлопья, словно кто-то там, наверху, отчаянно работал метлой.
«Бабушка, кто же еще, — улыбнулась Ребекка. — Кому как не ей мести и драить пол в доме Господа. Самого его она, вероятно, выставила на крыльцо».
Одинокий бабушкин дом словно решил вздремнуть, спрятавшись в темноте. Только зажженная лампа над зеленым крыльцом приглашала: «Добро пожаловать домой, девочка».
Мобильный Ребекки засигналил. Она вытащила его из кармана. Сообщение от Монса.
«В Стокгольме дождь, — писал он. — Мне одиноко. Постель пуста. Приезжай, я хочу обнять тебя, ласкать твою грудь. Целую тысячу раз».
У Ребекки что-то сжалось внутри.
«Черт бы тебя подрал, — ответила она. — Сегодня вечером мне надо работать, а не думать о тебе».
Она улыбнулась. Монс, милый… Она скучала по нему, ей его не хватало. Несколько лет назад Ребекка работала у него в адвокатском бюро «Мейер и Дитцингер». Теперь он хотел, чтобы она вернулась.
«Ты ведь будешь зарабатывать в три раза больше, чем сейчас», — повторял он.
Ребекка посмотрела на реку. Прошлым летом они с Монсом стояли на коленях там, на мостике, и скребли щетками бабушкины тряпичные коврики. Оба вспотели на солнце. Соленые струйки стекали по спине и на лоб, прямо в глаза. А когда они закончили драить, окунали коврики в реку, чтобы прополоскать. Потом разделись догола и плескались в реке с ковриками в руках, словно счастливые щенки.
Она хотела дать ему понять, что хочет жить именно так.
— Мне нравится стоять здесь, во дворе, и конопатить окна, изредка поглядывая на реку. Летом я хочу пить по утрам кофе на своей веранде, прежде чем начать день. А зимой откапывать свой автомобиль из-под снега и любоваться морозными узорами на кухонных окнах.
— Ну и бог с тобой, — соглашался Монс. — Мы можем приезжать в Кируну, когда нам вздумается.
Но Ребекка понимала, что это совсем другое дело. Ведь дом не обманешь. И реку тоже.
«Во мне живет столько разных неудобных личностей, — думала она. — Трехлетняя девочка, которой вечно не хватает любви, неумолимый прокурор, одинокая волчица и та сумасшедшая, которая так хочет снова вернуться ко всему этому. Да, я снова хочу жить под самым северным сиянием, возле этой полноводной реки. Быть ближе к природе, чувствовать Вселенную. Все мои неприятности и бестолковые хлопоты становятся здесь такими незначительными. Здесь у меня есть полки с бумагами, паутина в углах и веник из веток. Я не хочу приезжать сюда в гости и быть здесь чужой. Никогда».
Сквозь снегопад галопом бежала легавая. Уши так и хлопали ее по морде, а пасть была приоткрыта, будто в счастливой улыбке. Завидев Ребекку, она сделала крутой поворот и поскользнулась на льду, припорошенном снегом.
— Белла! — воскликнула Ребекка, обнимая ее. — Где твой хозяин?
— Место! — послышался сердитый окрик. — Место! Ты слышишь?
Посреди снегопада обозначилась фигура Сиввинга. Он трусил, передвигаясь короткими шашками, вероятно, боялся упасть. Сиввинг приволакивал одну ногу, с той же стороны безжизненно висела рука. Густая седая шевелюра спрятана под вязаную зеленую шапочку, на которую, в свою очередь, надета другая, снежная. Ребекка с трудом сдержала смех. Сиввинг выглядел просто потрясающе! Он и без того был крупным мужчиной, но сейчас, в объемном красном пуховике, выглядел просто великаном. И с эдакой кучкой снега на голове.