Пчелиный пастырь

По мере того как он углублялся в хронику событий, ему все чаще и чаще попадались упоминания об «учителе из Вельмании». Иногда его называли «партизаном с Канигу». Реже — «партизаном из отряда имени Анри Барбюса», да и то только в документах ФТП. Почти всюду о нем говорилось неодобрительно. Тайная Армия постоянно отзывалась об «учителе из Вельмании» с оттенком пренебрежения, явно не одобряя его методы. Эме чувствовал, что за этими упреками стояло нечто иное, нечто недосказанное — то, что он сам ощущал и в полку, и в лагере, и во время побега, и в Алжире, и во время недавней кампании. Отношения между учителями и кадровыми военными всегда были непростыми, даром что преподаватели были в числе лучших младших офицеров во время обеих войн. И разве он сам, Эме Лонги, не испытывал в лагере странного желания держаться подальше от «старых капитанов»? Разве не почувствовал он мгновенно возникшую антипатию к Лагарусту? И разве не предпочитал он даже в Перпиньяне обычную столовую и столовую в редакции газеты офицерской столовой, в которой снова воцарился кастовый дух? Он собирался написать об этом небольшой «психологический» трактат в духе времени.

Хроника 1944 года была более мрачной. По многим пунктам жиродисты и голлисты совершенно разошлись с коммунистами. Особенно напряженными становились отношения, как это видел Лонги, из-за сбрасывания оружия с парашютов — именно в этом упрекал Саньяса учитель из Вельмании в ночь, когда советовал действовать по методу трабукайров.

Лондон не признавал «красного маки». Де Голль покровительствовал деголлевцам. Это было в порядке вещей. Но отвергнутые Франтиреры и Партизаны считали себя вправе брать оружие там, куда его сбрасывали. И это было далеко не все. Эме Лонги узнал немало и забавного. Несмотря на трагизм повествования, которое он читал, он все же улыбался, потому что как живого видел перед собой Пюига с неизменной сигаретой, косо торчащей изо рта, и его нос с двумя прищипочками. Близ Орейа союзники сбрасывают с парашютов контейнеры с оружием и боеприпасами. Пюиг появляется прежде друзей братьев Венсанов. Группы начинают задирать друг друга. Только благодаря мудрости обоих братьев и светлой голове Пюига оружие удалось разделить.

Было нечто фарисейское в этом стремлении оттеснить террористов. Войну не ведут в белых перчатках. Стратегия Пюига не давала желанных результатов лишь потому, что его друзья были отщепенцами даже среди участников Сопротивления. И вот теперь это стало очевидным: ведь все было иначе в Греции, в Югославии, а Советском Союзе — в странах, где население жило одной жизнью с партизанами. У французов же — они доказали это еще в 1870 году — нет вкуса к партизанской войне. Нашего Гойю зовут Калло. А Калло не партизан. (То же самое наблюдается и у немцев. Их «Вервольф» оказался не более как блефом.) И теперь еще яснее, чем в горах в 1943 году, Эме Лонги понял, как дальнозорок был Пюиг.

Новым для Лонги была также эволюция действий Сопротивления по мере продолжения войны. Приказы, ограничивавшие действия маки, уже не помогали — так было у коммунистов, мнения которых разделились после неудавшейся операции в Лас Ильясе; так было в Тайной Армии, во Французских Внутренних Силах. Неотступное преследование врага не ограничивается кантоном и распространяется по всему департаменту, по краю. Страх оккупанта, тот самый страх, который так тонко анализировал Линдауэр, все растет. Стремление к безопасности начинает брать верх над стратегическими соображениями. Пятнадцатого января 1944 года немцы решают произвести эвакуацию прибрежной зоны. Дети и женщины покидают Баньюльс и устремляются в горы, к Альберу. Вскоре и все мирное население Перпиньяна тоже вынуждено уйти. В начале мая оккупанты с помощью Службы трудовой повинности восстанавливают два моста через Тету, разрушенные октябрьским наводнением 1940 года. Они готовятся к отступлению. Сообщения с мест подтверждают это. Штаб, находящийся в Тюире, в поместье Виоле — создателей Бирра, — не имеет ни малейшего желания попасть в клещи, осью которых является Канигу.

Семнадцатого июня начинается эвакуация немецких войск. Часть их, расположенная в Булу, в Пертюсе, в Сен-Жан-Пладекор, в Сен-Мартен-де-л’Альбер, спускается по горным склонам и направляется к озерам, к аэродрому в Лябанере, к Нарбонской дороге. Не следует пугать орлов.

Орлам страшно.

На площади двадцатилетний младший лейтенант, волею судеб занесенный сюда парижанин по имени Гибер, из кожи вон лезет, чтобы угодить всеми уважаемому старшему в чине. В его распоряжении «джип». Обыкновенно машину ведет Пауло. Время от времени майор ездит купаться в Кане. Он постоянно думает о трех девицах и трех залитых кровью летчиках под луной. Вернувшись в Баньюльс, он не захотел там позавтракать. Он предпочел закусить в кабачке в Пор-Вандре. «Маленький Оран» был закрыт. Однако Лонги не интересует та безумная авантюра с катером. Он не воспринимает эту историю как эпизод из своей жизни. Он решил подняться в Консоласьон к черной статуе Девы Марии.

В пустыни была только маленькая старушка в черном, которая не могла даже сказать ему, где было найдено тело несчастной Анжелиты. Эта служанка Черной Девы была не слишком словоохотлива. Она немного разговорилась лишь тогда, когда Лонги купил у нее самые дорогие свечи. Да, жертвой была женщина из Перпиньяна, особа, прожигавшая жизнь. Тело сразу унесли. О да, мсье, волосы у нее были совсем седые. Ах, нехорошо это было! Особенно рядом с Черной Девой! Девушки из нашего края приходят просить Деву Марию, чтобы она ниспослала им то, чего они хотят. Ну да, у этих девчушек свои желания! Они хотят получить аттестат зрелости, получить место в почтовой конторе, хотят, чтобы вернулся солдат-жених или муж, — они так говорят, потому что они не замужем, а вот, поди ж ты, все равно приходят! А некоторые хотят ребенка. Или не хотят ребенка! Те, у кого нет детей, хотят их иметь, а те, у кого есть, не хотят! Обычная история!

Со склона, где росли платаны и голые тополя, Эме Лонги разглядел небольшую рощу. Не имело смысла туда идти!

На стенах, под дарами, которые приносили по обету рыбаки — под деревянными руками, ногами, сердечками, — он прочел прямо на камне:

— Всюду надо нагадить, — сказала старуха.

На спуске в Пор-Вандр «джип» подпрыгивал. На набережной они зашли выпить аперитива в тот же кабачок, где позавтракали. Анисовая показалась Эме горькой.

В «Репюбликен» осведомлялись о его работе, о его прогулках, о его здоровье. Вскоре он отправится в Париж. Освобожденная столица обрела былое очарование. Однажды некая дама из отдела подписки сказала своей сослуживице:

— Должно быть, этот человек очень несчастен!

Она, конечно, представляла себе великую любовь, погибшую во время бури, как в английских или американских фильмах, которые она ходила смотреть в «Майорку» и «Минорку», некогда принадлежавшие покойному Торрею, — историю, взятую наполовину из «Улицы на задворках», наполовину из «Миссис Миннивер». Так ли уж она ошибалась?

Дама была раскрашена, как кукла, курчава, как овечка, полная и миловидная; она охотно утешила бы майора, предпочтительно в мэрии. Она готова была помолиться об этом Черной Деве.

Во время поездки в пустынь Эме Лонги понял, о чем приходила просить Деву Марию Анжелита: она просила о забвении. И Черная Богородица исполнила ее просьбу. Очень скоро.

Он входил в маленький кабинет, который ему предоставили, и садился под фотографией Жоржа Брусса — главного редактора газеты. Ему нравилось это каталонское лицо, благородное и вдумчивое, этот доброжелательный взгляд старшего, старшего от силы на пять лет; когда-то его увезли в Германию, и с тех пор от него нет вестей. В присутствии этого друга Лонги снова начинал поиски, и было так, как если бы он снова начал настоящую жизнь.