Страница 7 из 88
— Это все, что есть. Вишни из Сере. Последние.
Двое за соседним столиком вытягивают головы, наклоняясь над столом, и тихо разговаривают. Марина подает кофе, не побеспокоив их. Кончиком ножа Эме подбирает крошки. Он все еще пребывает в нерешительности. Ждать до понедельника? Идти в Управление по делам военнопленных к этому кузену Ориолю? Обосноваться бы где-нибудь в Коллиуре или в Баньюльсе. Рисовать. «Здесь вы поправитесь, господин лейтенант». Это означает, что другой путь отрезан. Он сам больше ничего не решает. Ему остается только плыть по течению. «Политика дохлой ей… собаки, которую сносит течением», — шепчет Таккини, изучая «Действие» Блонделя. Ну, а если бы путь не был отрезан? Силы возвращаются к нему. Пища как-то опьяняет. Нет. Это невозможно. Оставаться вот так — одному? Хотя бы даже и с полным желудком? Надо убираться отсюда, надо убираться… Неважно куда! Неважно как! Разве он не принял решения? В Париже. До установления контакта с Симоном. Что же дальше? Надо продолжать. Без Симона.
А вот и опять Пират. Подходящее имечко для такого громилы! Хозяин несет бутылку коньяку. Испанского. Он садится напротив молодого офицера и показывает ему бутылку.
— Подлейте в чашку, пожалуйста. Как северяне.
— А я и есть северянин. Знаете, как это называется?
— Отличный бистуй[14], — сказал Пират.
— Да, крепкий.
Эме вытаскивает свои сигареты-приманку. Быстрый взгляд Торрея, тяжелый и оценивающий.
— Так. Вы, стало быть, в пиковом положении.
— Да.
— Симон?
— Именно.
— Беглый?
— Репатриант.
Хозяин хмурится.
— Я ранен.
— А-а! Куда?
— В левое плечо.
— Где?
— Под Ретелем.
— Когда?
— Одиннадцатого июня, в сороковом.
— Какой полк?
— Сто двадцать седьмой стрелковый. Если вас это забавляет, я не в обиде.
— Э, я стреляный воробей. Потому-то меня и зовут Пиратом.
— Могу еще сказать вам: две благодарности в приказе. Регулярная часть, действующая в тылу противника, в районе линии Мажино.
— Где?
— Трамборн, сектор Булэ-сюр-Мозель.
Эме не по себе. Голова у него кружится. Пират — мягче:
— Что, неважнец дела? Подождите меня.
Хозяин уходит. Пластинка. Поет Джанго Рэнарт. И здесь он! Что ж, во всяком случае, в Перпиньяне слушать Джанго куда приятнее, чем в Померании! Он снова видит перед собой зондерфюрера, который заставлял их слушать записи свинга, привезенные из Парижа отпускниками, — того самого зондерфюрера, который включил его в список раненых репатриантов.
— Я уже отвык пить. Но каждый раз попадаюсь на приманку.
Торрей снова налил коньяку. В кафе такая жара, что от спиртного жарче уже не станет.
— Что вы собираетесь делать?
— У меня нет выбора. В понедельник пойду в Управление. А там посмотрим — может, удастся обосноваться на Алом Берегу.
Торрей щелкает языком.
— Вдоль границы — запретная зона. Вам нужно разрешение на въезд от префектуры, подписанное немцами. Бумажки из Парижа тут ничего не стоят.
Каталонцы уходят. Один из них хлопает хозяина по плечу.
— Карлос, пока!
Торрей продолжает:
— Насчет документов можете быть спокойны! Это-то они умеют. А вот на остальном вы из-за них засыплетесь. И выхода не найдете, в одиночку-то.
Эме Лонги вспоминает о привокзальном велотакси.
— Сегодня утром какой-то тип привез меня в «Грот». Он сказал, чтобы я пришел к нему, если у меня будут неприятности. Это рядом с Кастилье. Кафе «Козел». Я должен буду спросить «сентонжца».
— Сволочь! — говорит Торрей. — У этих подонков глаз наметанный! Поневоле встает вопрос — не служит ли велотакси этой гадине только для маскировки! Не поддавайтесь! Нет-нет, бошам они вас не выдадут. Только вытянут из вас всю монету, да и поминай как звали, а сперва будут перебрасывать вас от одного к другому, к третьему, а потом вас сцапает патруль, и окажетесь вы в Фонтен дю Булу!
— Фонтен дю Булу? Это что — здание водолечебницы?
— Вот, вот, самый верный способ хорошенько попариться, старина!
— До войны в Булу были клетки с орлами, царственными орлами Пиренеев.
— Они и сейчас там. Ну ладно.
Торрей встает.
— Сидите, сидите. Марина, дай этому господину еще кофе. А может, коньяку? Не хотите? А я вот привык.
Он наливает себе полную рюмку, выпивает, щелкает языком.
— Если бы они не называли это коньяком, это было бы еще лучше. Подождите меня.
Он пожимает Эме руку. У него мускулистая лапа. Улыбка добрая. Он уходит. Проигрыватель играет свинг «Трубадур».
II
Легкий, крытый брезентом грузовичок «пежо» с эмблемой организации общественных работ на борту едет по дороге в Сербер. Эме Лонги думает, что он должен был бы зайти в «Грот» и предупредить Соланж Понс, но все произошло так быстро! Их пятеро. Одного из них Эме немного знает — это Ом, которого час назад ему представил Торрей. Ом тучный, загорелый, черноволосый. Все у него толстое — полоски бровей, нос, губы, живот. Он весит больше ста кило. В наше время это подвиг! В «Балеарских островах», пока Торрей говорил, он успел рассмотреть Лонги и просто сказал ему:
— Это не совсем то, что регулярная часть.
«Регулярная часть» слилась у него во рту в неразделимое «регулярчасть». Эме сидит рядом с шофером — худощавым человеком с волосами, слипшимися на его индейском затылке. Грузовичок останавливается. Квартал Сент-Годерик безмятежен. Рабочие, которые ездят на работу в город, возвращаются домой на велосипедах. Они ждут под акациями. С ними еще двое, лет по тридцати. У одного из них рыбьи глаза, другой — тонкий, молчаливый блондин. Изящество у него нездешнее. Визг пилы, лай собаки — она лает просто для очистки совести, — шум поезда — типичный каталонский вечер, мягкий, как ямайский перец.
— Вот они, — говорит Ом, глядя в зеркальце заднего вида.
Два человека подъезжают на велосипедах и соскакивают на землю. Задняя стенка грузовичка откидывается. Оба велосипеда вместе с пассажирами исчезают в кузове грузовичка. Грузовичок потихоньку трогается.
— Ну как?
— Лучше некуда.
Тот, кто заговорил, похож на бывшего атлета. Ни грамма жиру, чисто выбритое лицо, тяжелая челюсть, узкие губы, твердый нос, светло-голубые глаза с расширенными зрачками: он — сама решительность.
— Тревоги не было слышно.
— Они заметят только на перекличке.
Ухаб на ухабе. Их так и подбрасывает. Едут быстро, и брезент хлопает от ветра.
— Мне пришлось задушить Posten[15], — замечает детина с голубыми глазами.
— Все было в порядке?
— Даже запор смазали маслом.
— Жми, Огюст!
Душитель вытаскивает чистый платок и вытирает крылья носа. Его товарищ переводит дыхание — он тоже толстяк, со срезанным затылком и с красным носом — не то от солнца, не то от спиртного.
Грузовичок мчится дальше, оставляя позади Корнейа-дель-Верколь. Изгородь вдоль фруктовых садов сделана из тонких полутораметровых кипарисовых жердей между которыми растет колючий кустарник. В Эльне Эме узнает лежащую внизу маленькую площадь, она полна народа. На площади фонтан. Неподалеку — монастырь со своим зверинцем, в котором обитают каменные чудовища, украшающие капители. Напротив — Народный дом. Грузовичок останавливается, не выключая мотора. Какой-то тип заговаривает с Омом — тот вытаскивает из-под сиденья сверток и швыряет ему.
— Поцелуй от меня девочку, — говорит Ом. — Поехали, Огюст.
Сквозь щель в брезенте Эме видит умиротворяющую сиреневую гряду Альбера. Солнце скоро скроется за Канигу. Гигант уже без шапки — высокий, далекий, равнодушный. Миновав Аржелесскую равнину, грузовичок переезжает Теш — узенькую речонку. Каждый километр заманивает Эме все дальше в глубь страны, так густо населенной воспоминаниями, что эта поездка представляется ему нереальной. Через несколько часов он будет в Испании.
14
Традиционная для Севера смесь кофе с алкоголем.
15
Часовой (нем.).