Пчелиный пастырь

Арман Лану много писал о войне, но к теме Сопротивления обратился впервые. И со всей определенностью сделал это в эпическом ключе.

Лану взял эпиграфом известные слова Расула Гамзатова из книги «Мой Дагестан»: «Человек и свобода звучат по-аварски одинаково: „узден“ — значит человек, „узденлъи“ — свобода; стало быть, подразумевается, что „узден“ есть „узденлъи“: человек свободен». Любовью к свободе и живут герои романа Лану «Пчелиный пастырь».

Лейтмотив романа — старинный каталонский танец сардана. Одинокая песнь флейты сменяется призывными звуками рожков. Сардана «возникает сама собой, по воле своего народа». Ее пляшут не вдвоем, не парами, а целой толпой, всей деревней, взявшись за руки в огромном хороводе. Сардана — танец свободы.

В 1943 году, в разгар войны, на юге Франции, в солнечном Баньюльсе, лейтенант запаса Эме Лонги попадает в школу, где обучают искусству сарданы. Путь Эме лежал издалека. Учитель и художник, он был в 1939 году мобилизован, участвовал в военных действиях, попал в плен. Освобожденный из плена по тяжелому ранению, он приехал в Баньюльс. В «школу сарданы» он пришел на тихий, еле различимый звук плененной песни «Santa Espina» — «Терновый венец». И лишь когда война окончилась, Лонги узнал, что сардана была не только вольнолюбивой пляской. С помощью танца партизаны, макизары, поддерживали друг с другом связь: чередование длинных и коротких па давало цифровой ряд, который расшифровывался и означал то важное известие, то боевой приказ.

В «школе сарданы» Лонги оказывается среди макизаров. Постепенно устанавливается надежная дружба между учителем Лонги и учителем Пюигом, командиром партизанского отряда имени Анри Барбюса. Правда, их взгляды во многом различны: один — пацифист, антимилитарист; другой — макизар, член Коммунистической партии. Лонги намерен перейти испанскую границу, чтобы отправиться в Алжир и присоединиться к частям Сражающейся Франции; Пюиг хочет бить немцев здесь, на родной земле.

В романе сталкиваются два взгляда на Сопротивление, две точки зрения, в конечном счете — два идеала. Для одних Сопротивление — сбор разведывательных данных, тайные склады оружия, тактика «аттантизма» — выжидания; для других — саботаж на заводах, взрывы на железных дорогах, одним словом, борьба.

Возникает множество вопросов: допустима ли тактика личного террора? Следует ли ждать указаний из центра или действовать на свой страх и риск? Надо ли нападать на захватчиков, если убийство гитлеровцев неизбежно повлечет за собой расстрел ни в чем не повинных заложников? Выбор тяжкий, но неизбежный, продиктованный законами беспощадной войны, которую нацисты объявили мирным людям. «Черт побери! — говорит Пюиг. — Да неужели ты думаешь, что мы получаем удовольствие, убивая этих бошей, которым незачем было сюда соваться и из-за которых нам на шею свалилось две войны». И добавляет: «Я люблю мир не меньше, чем ты, Лонги. Мало кто любит мир так, как я, и отдает ему столько, сколько отдаю я. Только, видишь ли, еще больше я люблю свободу».

В конце романа Пюиг, после войны вернувшийся к преподаванию в школе, к учительству, полностью отходит от политической деятельности. Очевидно, именно это обстоятельство вызвало нарекания критики, которая сочла поведение и образ мыслей Пюига несколько странными для коммуниста. Однако, если мы обратимся к образу коммуниста в современной французской литературе, придется признать: после романа Арагона «Коммунисты» (1949–1951), запечатлевшего образы героев нашего времени во всей сложности их духовного облика, их богатой внутренней жизни, прогрессивные писатели не ушли вперед. Более того, порой проявляется тенденция к упрощенному, примитивному истолкованию образа коммуниста. Что касается Лану, то его заслуга состоит, в частности, в том, что он избегает всякой заданности, чурается схематизма. Пюиг — живой человек, со своей силой и слабостями, героическими свершениями и явными просчетами. Пристальный анализ политической платформы Пюига позволяет сделать вывод, что некоторые его высказывания, о терроре в частности, отдают политическим экстремизмом, приближаются к тому, что в жизни послевоенной Франции было обозначено термином «гошизм», левачество. Естественно, такому человеку трудно смириться с переходом от героического деяния времен Сопротивления к прозе послевоенного бытия, нелегко обрести, свое место в мирной жизни.

Антиподом участников народного Сопротивления выступает некий майор Лагаруст, восторженный поклонник генерала Жиро: генерал «ниспослан нам Провидением, чтобы установить мир в нашей несчастной стране. Войну выиграют американцы. А вместе с ними и мы. Stars and stripes[4] на веки веков». Пюиг обрывает разглагольствования майора единственным вопросом: «А кстати, как вы намерены поступить с теми, кто одержал победу под Сталинградом?»

В романе приводится высказывание Андре Мальро, которому и посвящена книга: «Слово „нет“, твердо противопоставленное грубой силе, обладает таинственным, идущим из глубины веков могуществом». Это магическое слово говорят Пюиг и Лонги и Пчелиный пастырь Капатас — главный герой романа. С образом Капатаса связаны мифологическое и эпическое начала книги.

В письме автору этих строк Лану рассказывал, что в 1936–1939 годах он знавал каталонца по прозвищу Капатас, который и послужил прототипом Пчелиного пастыря. Поначалу Лану вывел его примерно таким, каким тот был в реальной жизни, в своем раннем романе «Золото и снег». Обратившись к этому образу вторично, писатель пошел по иному пути: «Подлинный персонаж стал развиваться, приобрел размах, наполнился новым содержанием. Образ стал в известном смысле мифологическим. Это переход от персонажа реального (многие каталонцы помнят его до сих пор, недавно я получил письмо от его дочери), но случайного к персонажу эпическому. И если спросить у сегодняшних каталонцев, существовал ли в действительности второй Капатас, они не колеблясь ответят утвердительно, а некоторые расскажут о его героической смерти». (Письмо от 17 апреля 1979 года.)

Эпический характер творчества Лану отмечала и критика. «Ему недостаточно было, — писал в газете „Монд“ Ален Боске, — передать состояние души или описать поступок. Ему требовалось восстановить картину эпохи в ее противоречиях, с ее неотвязными идеями, не всегда лежащими на поверхности».

Башмачник по профессии, пчеловод по призванию, Капатас перемещается со своими ульями вслед за солнцем с места на место — с побережья от миндальных и вишневых деревьев на гору Канигу, где его питомцы собирают вересковый мед. Пчелиный пастырь — это «человек, который шел за весной» (таково было первоначальное заглавие книги). У пчел есть смертельный враг — бабочка «мертвая голова». Деревенский философ Капатас говорит: «Она прилетает из преисподней… в сером мундире… Ее знак был нарисован на самолетах, которые бомбили Гернику… Сумеречница объявляется перед бедой, перед страшными эпидемиями, катастрофами, войнами, перед чумой и холерой».

Капатас оказался прав. «Мертвая голова» — эмблема СС — воцарилась во Франции. Но ей нет доступа на гору Канигу, где безраздельно властвует Пчелиный пастырь. Описания жизни пчел, что проходят через все повествование, имеют глубокий смысл: пчелы словно символизируют Сопротивление. Так, в частности, танец пчел-разведчиц является средством коммуникации. Мы вспоминаем каталонскую сардану, и уже чудится, что не только люди, но и сама природа противостоит захватчику.

Капатас, убеленный сединами старик, могучий, как гора, где он обосновался, пришел на страницы книги из легенды, из народного предания. В общей ненависти к захватчику Канигу, Капатас и Сопротивление составляли единое целое, где самые иррациональные силы приходили на помощь прометеевскому рационализму Пюига и его товарищей в их ненависти к оккупантам.

«Это не люди оказывали сопротивление, — сказал Капатас. — Это Гора».

Здесь чувствуется как бы перекличка с «Волшебной горой». У Томаса Манна гора была художественным способом отстранения от гущи действительности для размышлений над миром и жизнью. В романе о Пчелином пастыре Гора становится символом народного, уходящего в глубь веков сопротивления неправедной войне.

4

Звезды и полосы (англ.). Имеется в виду звездно-полосатый американский флаг.