Байки офицерского кафе

Конь показал, какие стенды я как художник должен был обновить, а какие переделать. Работы там было на день-полтора. Но раз Конь сказал три дня, то раньше не отпустит и по мере готовности только работенки прибавит. Поэтому я не спешил. Первые два дня обозначал деятельность в течение пары часов, а затем шел в Рязань, пил пиво, купался в Оке, встречался с девчонками и т. д. На третий день, когда Конь появился в роте, я наносил последние штрихи.

Конь удовлетворенно хмыкнул и сказал: «Молодец, Козлов! Ты хоть пьяница, но талантливый!»

Черт меня дернул за язык, и я ответил: «А кто бы вам эти стенды переделывал, если бы я не напился?». «И то верно», — сказал Конь и сделал для себя «правильный» вывод. После этого, сколько я ни старался не «залетать» перед отпуском за сорок дней (десять дней у командира для принятия решения и тридцать дней для приведения его в исполнение), Конь обязательно объявлял мне взыскание, и я в отпуске ему что-то рисовал.

Но однажды он перегнул палку. Объявив мне пять суток ареста за расстегнутый крючок на вороте, он дал мне в первый день отпуска старый, убитый стенд, на котором слой старой бумаги был около сантиметра. Бумага эта где-то была оторвана, а где-то осталась, поэтому поверхность стенда напоминала лунный рельеф. Еще вручил набор плакатов, посвященных дню

Победы. Больше ничего из материалов мне не дал. Ни краски, ни клея, ни бумаги, ни кистей, ни перьев.

Похихикав, Конь сказал, что со всем этим и дурак сможет оформить стенд. Я должен был все найти сам. Время работало против меня. Поэтому весь вечер я пытался как-то выровнять поверхность старого стенда. Не могу похвастать, что мне это удалось. Чем и как его оклеивать, было непонятно. Походив по кафедрам, где работали знакомые девчонки, я разжился клеем, перьями и краской. Не было бумаги. И тут мне пособил наш каптенармус — Кузя. Он вытащил из закромов роты несколько рулонов обоев. Конечно, по-хорошему, можно было их наклеить тыльной стороной, а потом пройтись несколько раз «эмульсионкой». Но это по-хорошему. Поскольку Конь меня вынудил «халтурить», мне ничего другого не оставалось.

С помощью того же Кузи я обтянул обоями стенд. При этом не приклеивал их по всей поверхности, а только по краям. В результате неровности исчезли. Правда, следы от клея были заметны, да и бумага была безобразно желтоватого цвета. Но это я попытался скрыть, разместив на стенде выданные мне плакаты. Все это убожество я озаглавил, написав гуашью «Великая Победа». «Халтуру» мы с Кузей поставили так, чтобы свет на нее не падал. В тени это выглядело сносно. Именно используя «игру света и тени», я продемонстрировал Коню свою работу. Он остался доволен и выдал мне отпускной. Правда, перед этим он попытался заставить меня повесить стенд, но я сказал, что это не творческое занятие, для решения таких прозаических задач есть дневальные. Конь согласился. Теперь было главное — вовремя смыться.

Схватив чемодан, я рванул из роты и уже в дверях услышал, как Конь ставит задачу наряду относительно размещения стенда. Находясь на втором этаже, я услышал рев раненного буйвола. На первом, в дверях я услышал вопль Коня: «Козлов! Стой!». — «Поздно!» — крикнул я в ответ. За пару секунд я добежал до забора и, перебросив чемодан, последовал за ним.

Вернувшись из отпуска, я столкнулся с Конем. «Халтурщик!» — укоризненно сказал он. «Вы меня сами вынудили» — парировал я. После этого я предложил ему «мировую», суть которой заключалась в том, что, если ему нужно было что-то нарисовать, он мне говорил об этом перед отпуском, а не задерживал меня искусственно.

Девятая рота была настолько крепким и спаянным коллективом, что связь с выпускниками не терялась практически никогда. Очень многие курсанты, став офицерами, считали своим долгом приехать в роту, рассказать тем, кто только готовится надеть офицерские погоны, об особенностях службы, о том, на что в ходе обучения нужно больше обращать внимание, а что можно изучать относительно поверхностно, не тратя драгоценное время и силы. Приезжали и просто пообщаться, потрепаться и повыпендриваться.

Как-то у курсантов в курилке речь зашла о Коне с выпускником третьего взвода Игорем Абросимовым, по кличке «Сян», что в переводе с китайского «Слон». Наперебой рассказывали о новых «конских кознях» и «дурках», пытаясь найти понимание у недавнего курсанта, который и сам немало пострадал от «Коня». Однако «Сян» поразил оппонентов новизной видения проблемы.

При комплекции и силе, соответствующих кличке, Абросимов имел очень тонкий и негромкий голос. Именно таким голосом он и изрек фразу, которая заставила заткнуться даже самых громогласных горлопанов:

— Напрасно вы на Коня бочки катите. Он все правильно делает. Потом спасибо ему скажете.

Далее последовала немая сцена и попытка понять, все ли мы правильно услышали.

— Да все вы правильно услышали, — также негромко продолжил Сян. — Конь для вас же старается.

Народ затосковал, предполагая в продолжение мысли услышать «жвачку» о том, что все, что ни делается в училище для воспитания в нас высокой воинской дисциплины, идет только на пользу. Однако «Сян» развил мысль совершенно неожиданно.

— Вот судите сами. Опоздал я утром на развод. Ну, задержался у бабы в Феодосии. А оттуда до части пятнадцать верст. Одним словом, опоздал. Вызывает меня ротный в канцелярию и начинает меня, образно говоря, «иметь во все дыхательные и пихательные». И так увлекся, полагая, что он девственности меня только что лишил. Дурачок. Ему и невдомек, что после Коня ему там делать нечего. Ибо все мои чувствительные места давно ороговели. Потому и вздрючка его для меня, «как с гуся вода». Вышел из канцелярии, отряхнулся и пошел по своим делам. Вот я и говорю, спасибо потом Коню скажите. Он своей «дурью» так волю закалил, что теперь выпускнику девятой роты ничего не страшно.

С высоты своего житейского опыта, думаю, что «Сян» был прав.

В начале нашего четвертого курса на смену Онищенко прислали капитана Вылегжанина. Прибыл он к нам из белорусской бригады, где лет семь-восемь командовал отличной группой.

Началась передача имущества роты, которого было не меньше, чем в линейном отряде спецназ.

Курсанты — народ злопамятный. Поэтому, несмотря на большую радость, связанную с уходом Коня, ему решили подложить свинью. Дело в том, что в роте была большая проблема с шинельными хлястиками. Не знаю, куда обычно девается первый пропавший хлястик, но дальше срабатывает «принцип домино». Их пропажи нарастают, как снежный ком. Не проходит и двух трех дней, как в роте на вешалке вы не увидите ни одной шинели с хлястиком. При этом в строй почти все становятся без нарушений формы одежды. Каждый, раздеваясь, снимает этот весьма юркий предмет и убирает подальше. Поскольку, если подальше не положишь, то уже нигде и не возьмешь. Стоит тебе только на пяток минут оставить без присмотра свою шинель, подготовленную к увольнению, как все. Его нет. Улетел, уполз по центральному проходу, растворился на атомы. Вот тут-то опытные курсанты и достают резервный хлястик из заначки. А иначе увольнения не видать. Кто же вас «в таком затрапезном виде» в увольнение отпустит?

Вот об этих хлястиках и стуканули новому ротному. А тот и рад стараться. Раз хлястика нет, то и шинель в комплекте считать нельзя. Дурь, конечно, но формально-то он прав — шинелей в роте не хватает.

Не знаю, о чем шла у них беседа, только Конь выскочил из канцелярии злющий-презлющий.

Стоял на лестничной площадке, нервно курил и, не обращаясь ни к кому, яростно матерился.

А в это время за мной и моим другом Саней Сол-нышкиным, курсантом первой роты, приехали на такси девицы облегченного поведения, чтобы умчать нас в даль светлую от серых армейских будней к плотским утехам.

Счетчик щелкал, девицы изнывали, Саня яростно матерился по поводу моего опоздания. Когда словарный запас непечатных выражений иссяк, он позвонил с КПП и весьма образно объяснил, как быстро я должен передвигаться к месту стоянки такси. Идя навстречу пожеланиям моего друга, я рванул из роты, пренебрегая всеми мерами предосторожности, и буквально столкнулся с Конем. Надеясь, что он меня не остановит, я мимо него скачками ринулся вниз, застегивая на ходу шинель. Но не тут-то было.