Наследница

И вот, три с половиной месяца назад узнала девчонка, что от секса еще и забеременеть можно. Да и что такого, раз свадьба на носу? Естественно она сообщила счастливую новость будущему папаше. К слову сказать, Катьке всего пятнадцать было, а ему, ни много ни мало, двадцать пять. Дальнейшие события развивались как в дешевом сериале. Выискались у кента нужные люди, которые приехали к нам, отыскали Катьку и запугали, мол, если только пикнет, что тот с ней спал, то придушат и глазом моргнуть не успеет, даже бабка его явилась, устроила скандал, перебаламутила царьков, а в довесок при всех стащила с пальца Катьки подаренное кольцо, оказывается внучок тиснул бабкину реликвию, но обвинила старуха во всем, конечно же, Катьку. Наши доблестные ребята устроили ослушнице темную, а царьки приказали топать в абортарий, в больницу не повели, поскольку срок перевалил за двенадцать недель.

Катька не выдержала. Ее бывшие лучшие подружки ржали над ней, пацаны плевали в нее, причем буквально, а царьки стращали ментами.

Повесилась…

Вчера Димон принимал ее в морге, сказал, красивая была, бледная, но красивая. Вскрывать тело не стали, все ж суицид, решили пусть лучше она вместе с ребенком отправится в загробный мир. Пожалели, блин.

Отпевать тоже не стали, а закопали где-то на окраине кладбища. Вот так вот, мало того, что при жизни никакого уважения, так и после смерти обошлись как с собакой какой-то. И проститься никто кроме нас не пришел, царьки с облегчение выдохнули, а ребятам вообще параллельно было, ну откинулась и ладно, сама виновата.

Я не знаю почему, но меня все время тянуло на кладбище, особенно к умершим детям, молодым или суицидникам. Будто это была моя обязанность, прийти и проводить в последний путь. Так и сегодня, мы с Димоном и Геликом пришли, бросили по горсти земли на гроб и дождались, когда закопают.

Пусть земля тебе будет пухом, Катька…

Пока шли к землянке, молчали. Что-то тяжело стало на душе. Я посматривала на своих пацанчиков и удивлялась их чувствительности. Вроде лбы такие и прошли через многое, а расклеились. У могилы Гелик даже всплакнул.

Добравшись до буяна, спрыгнули вниз, достали из пакетов провиант и бутылку коньяка, Колян лично подогнал мне за то, что прикрыла его перед братком местным. Разложили все на ящике, я зажгла керосинку, а Димон разлил коньяк по стаканам:

- Ну чо? – пробасил он. – За Катьку что ли?

- За Катьку, - ответила я, а Гелик только кивнул, и снова у нашего фантаста глаза заблестели.

Выпили, карбонадом заели…

- А ты веришь в жизнь после смерти? – спустя полчаса молчания спросил Гелик у Димона.

- Неа, не верю. Все это хрень, которой нас кормят, чтобы батрачили молча.

- А ты?  - обратился он ко мне.

- Не знаю.

- Не знаешь? – удивился Димон. – Ты не знаешь? Ты ж у нас отъявленная атеистка, богоненавистница.

- Ишь, какое слово придумал, богоненавистница, - меня аж на смех пробрало. – Сам себе противоречишь, атеисты в Бога не верят, а богоненавистники Бога ненавидят, а значит, верят в его существование. Так что, да… Верю. Наверно. Только нам там места нет, мы отбросы как бы.

- Ну, знаешь ли, Рокс… Я себя отбросом не считаю, - надулся Гелик. – У меня вообще-то дядька в …

- Да знаем-знаем, - отмахнулся от него Димон.

- Угу, дядька… Только дядьки эти и тётьки где-то там, а мы здесь. В жопе мира. Вот ты вспомни, Гел, где тебя нашли? Как ты в нашем Освенциме оказался?

- На лесопилке нашли, - сразу помрачнел Гелик. – Мне три было. Неделю я там тусовался, опилки жрал.

- Во-о-о-о-т, - ответила я. – А меня в канаве какой-то мужик нашел, валялась в вонючей жиже. Отбросы мы. И Бог давно забыл про нас, а может и вовсе не заметил «чуда» нашего рождения.

- Притормози, Рокс, - вступил Димон. – Не видишь, у пацана сегодня сопливое настроение, того и гляди разревется.

- Ладно, Гел. Прости, - я потрепала его за волосы на макушке. – Меня просто прёт от этой темы. Прав Димон, я богоненавистница. А у тебя все чики-пуки будет, когда дядьку найдешь.

И мы улеглись на матрасы. Димон в одно лицо выдул больше половины коньяка и тут же захрапел, Гелик прикрыл глаза и, как и предрекал Димон, пустил слезу, а я смотрела на небо и не чувствовала ничего. Хотя нет, кое-что чувствовала, мне хотелось вытянуть руки, достать до неба и разорвать его напополам, чтобы посыпались оттуда все так называемые божественные создания. Ничерта они не сделали, когда мамаши бросили нас подыхать. Вот и Катьке не помогли.

Послание четвертое

Елейлу сопроводили в огромную комнату, в центре которой стояла не менее огромная круглая кровать, обтянутая черной кожей. Другой мебели в комнате не имелось, кроме как все тех же канделябров в нишах стен. Свечи едва ли освещали помещение.

И стоило падшей сесть на край кровати, как черное шелковое покрывало зашевелилось, в скудном свете свечей сие действо походило на колыхающиеся волны ночного моря. Через мгновение легкая рябь покрывала преобразовалась в десятки черных рук, которые подхватили Елейлу и уложили в центр кровати. Эти руки обняли тело падшего ангела, согрели, отчего она мгновенно уснула.  Будь на ее месте любой другой грешник, он бы принялся извиваться в попытках высвободиться, а руки лишь крепче и крепче бы сжимали его, однако Елейла понимала суть происходящего, она не противилась своей участи. Отныне Люцифер ее хозяин, а значит, сопротивление бессмысленно.

Падшая не знала, день ли сейчас за стенами дворца или ночь, она спала глубоким почти мертвым сном, ибо не ощущала себя. А когда проснулась, рук, сдерживающих ее, уже не было, Елейла лежала укрытая черным покрывалом, а с фрески на потолке взирали на нее сотни глаз мучеников и демонов. Однако скоро за дверью послышался гул шагов, массивная дверь отворилась, и в комнату вошел очередной Демон-посыльный. Он спокойно прошел к кровати и произнес низким леденящим душу голосом:

- Следуй за мной.

Елейла отважилась спросить:

- Куда мы пойдем?

Но Демон ничего не ответил, он повернулся к падшей спиной и застыл в ожидании. Ничего не оставалось, как подняться и пойти за ним.

Двое шли по лабиринту из бесконечных коридоров, иногда казалось, будто Демон водит ее по кругу. Елейла то и дело оглядывалась, пыталась хоть что-то рассмотреть. Вокруг царило поистине дьявольское безумие: роспись на стенах становилась то четкой, то расплывалась; высокие потолки были окутаны тьмой, из которой то и дело слышалось рычание, чавканье, сопение и стоны, постоянные стоны; стоило двоим миновать очередной переход, как за Елейлой увязывалось по нескольку уродливых теней, они шли за ней по пятам, пытались душить, кусать, но покуда Елейла была падшим ангелом, на нее дьявольские проделки не действовали, поэтому тени уже скоро отставали и скрывались во мраке.

Спустя неизвестно сколько времени они подошли к двери, та со скрипом и будто стоном отворилась. Внутри помещения было темно и, казалось, пусто. Однако через мгновение зажегся неяркий свет и глазам Елейлы предстали шесть Демонов, они недовольно зажмурились, все же во мраке им было куда комфортнее. По центру большой залы стоял массивный мраморный алтарь. Демоны стояли у алтаря, каждый держал в руке по острому кинжалу. Тот, что привел падшую, подошел к большой чаше, что стояла подле камня, вытянул руку, и в чаше тут же вспыхнуло пламя, скоро оно погасло, а на дне чаше осталась  раскаленная булькающая жидкость.

- Ложись на алтарь! – приказал посыльный.

Елейла не знала, что они хотят с ней сделать, но чутье подсказывало, что это начало исполнения ее наказания. Она подошла к алтарю.

- Раздевайся! – снова молвил Демон.

Очередное унижение, очередная боль… Но кто она такая теперь? Никто. Падшая сняла с себя тунику. Все Демоны смотрели на нее, однако выражение их лиц осталось таким же каменным.

Дева легла на алтарь, тут же ее ноги, руки и шея были опоясаны оковами. Демоны в этот момент подошли к чаше, окунули туда свои кинжалы, затем вернулись на исходную. И только они занесли руки над телом Елейлы, как все тот же посыльный остановил их и обратился к падшей:

Конец ознакомительного фрагмента.