Страница 44 из 58
Оставив сына со мной, Свет ускакал реализовывать обозначенную задумку. Я в свою очередь уже теряться не стала, немного послушала равномерный голос диктора, разулась и приблизилась осторожно к дивану, где расположился мой временный подопечный. Надо уже какой-то подход к нему искать, иначе я буду не я.
И вот что занятно. Подсела я к Тёму, к боку его прижалась и смотрю то на верблюдов, то на него. А он меня вроде привычно игнорирует. Вроде, да не вроде! Я не разумом, я совершенно абсурдным шестым чувством поняла, что он меня ощущает. Не говорит, головы не поворачивает, но всем существом знает: Вера рядом. И странно это так, и как себя вести тоже неясно. Но делать все равно что-то необходимо, потому что давеча на лекции оговорено было не раз: чем раньше начинаешь работать с дитем, тем лучше.
Очевидное утверждение, до невероятного очевидное, но, как это не парадоксально, пока это утверждение не сформулируют тебе вслух, применительно к нужной ситуации, ты не осознаешь его до конца. Как слепой котенок, тычешься носом в миску с молоком. Вроде еда под носом, а съесть не можешь. Так и здесь. Работать с Тёмом много и давно надо, а как — неясно, с чего начать — тоже.
Сколько раз в детстве мы слышим одно и то же слово, прежде чем повторить его, сколько раз повторяем затем это слово прежде, чем применить верно, и сколько раз еще применяем его прежде, чем выговорить верно? Вернитесь в то время, о котором давно позабыли. Сколько раз нам перекладывали ручку в пальцах взрослые, прежде, чем мы научились ее держать? Сколько раз мы одевали шапку задом наперед или криво прежде, чем одеть ее верно и ровно? И так в любом теперь уже мелком бытовом привычном элементарном действии. Мы не помним этого времени, ведь тогда нас везде и во всем вел один важный главный инстинкт — умение подражать. И не просто подражать, а делать это слепо, не задумываясь о цели и причинах действий объекта подражания. Я мелкая по примеру отца газеты с умным видом читала. Долго читала, вверх ногами, потому что читать-то не умела. У каждого из наших родителей есть такой рассказ о нас. И вот ключевые вопросы: зачем я это делала? Что руководило моими действиями в тот момент? Мы, маленькие человечки, постигали этот мир именно так. Повторяя снова и снова любые замеченные у старших действия или слова. А теперь представим, что нет в нас этого важного основополагающего инстинкта. Хотя тут, пожалуй лучше начать с речи. Представим, что нет в нас понимания обращенной речи. Неважно почему, важно только, что наш мозг, вдруг, работает и развивается иначе…
Повторять звуки, которые издают взрослые, шипя, щелкая, рыча и свистя? Зачем? Зачем они вообще издают эти ненужные бессмысленные на наше новое измененное восприятие звуки?
Нет понимания обращенной речи и незачем ее повторять.
Нет речи — нет контакта с родителями.
Нет контакта с внешним окружением — начинается погружение в себя и отставание в развитии.
Что она там щелкает и шипит так громко? Разве она не видит, как потрясающе завораживающе переливается тягучая жидкость из флакона, если ее сливать в раковину? Разве она не понимает, как упоительно снова и снова погружать пальцы в мягкое мыло, разминая, разламывая его на части? Зачем смотреть на такого же, как она, только чужого и шипеть и рычать, как она, если этот чужой совершенно не интересный и не завораживающий?
Речь, такая привычная для нас, такая обыденная и такая непонятная для большинства из них. Но ведь помимо речи в головах этих детей происходит еще масса уникальностей. К уникальностям я отношу и неспособность попугайничать, и, например, неспособность сосредоточиться, удержать внимание. И не забудем тех, кто не могут остановиться, кого обычно величают гиперактивными. Это пока то, в чем я успела разобраться, и во что попыталась вникнуть. Где-то, конечно же, упустила и упростила, не врач и не психолог все-таки, а только библиотекарь. Зато библиотекарь, которая не раз ставила себя на место других, абсолютно вживаясь в чужую оболочку, в том числе на место своих учеников, которая в любом самом маломальском поступке человека находит первопричину. Хочешь понять кого-то, будь этим кем-то.
Словно услышав мои мысли, парень повернул голову и принялся пристально, без эмоций, последовательно меня рассматривать. Маленький инопланетянин с большими задумчивыми глазами.
— Дай телефон, — сказал инопланетянин нахмурившись.
— На, — в том же тоне ответила я, протягивая свой аппарат.
На этом все. Больше ко мне интерес не проявили, к телевизору тоже. Я за прошедшие недели успела новых сказок скачать, на что он сразу внимание обратил. Мне вот эта его внимательность мгновенная лучше всякой благодарности была. Для него старалась, и он сразу заметил. Угодила.
— Невредимые? — завалился с улицы встревоженный Свет.
— Сильно невредимые, — улыбнулась я его беспокойству. — Тебе помочь?
— Не-а! На ужин пюре с котлетами. Пойдет?
— А пить?
— Тёму — чай, тебе — вино.
Гений! «Детям — мороженое, бабе — цветы, и смотри, не перепутай!»
— Я тоже чай хочу.
— Можешь чай, но потом вино. Иначе трезвая будешь.
Хотела уточнить, в каком он это смысле, но и так понятно в каком. Потом хотела пошутить, но подходящей и смешной реплики не придумалось. А поскольку я рот за эти попытки открывала и закрывала раза четыре, решила не выпендриваться и быть собой. Если не знаешь, что говорить, говори правду.
— Я одна спаиваться не буду.
— Конечно, не будешь, — подтвердил Свет. — Я рядом посижу, понаблюдаю.
Я рассмеялась и покачала головой. Мы это уже проходили. Снова он обличает в форму шутки свое желание меня. Что-то схожее в такси делал. Если добавить сюда нервозность в первое официальное свидание, странности на свадьбе Карочки и очевидное желание удержать мою временами скромную персону, то выписывается замечательная картина. Кто-то чуточку побаивается быть открытым. Для этого кого-то в принципе непривычно быть открытым. Впрочем, я эту особенность уже подмечала. Что ж… Будем искать подходы и к старшему мужчине:
— А потом?
— А потом в душ.
— И баиньки?
Свет шутливо нахмурился:
— Как-то ты перескочила сразу на концовку…
Завершать диалог на этой многообещающей его реплике я не стала. Тём, погруженный в сказки, нас не слушал. Так что мы вдвоем накрывали на стол и продолжали свое шутливое интеллектуальное противостояние, в народе прозываемое флиртом.
О влюбленных людях слышишь разное. То говорят, вы друг друга стоите. То вспоминают приговор, противоположности притягиваются. На мой взгляд, дело вовсе не в общих интересах или дополнении друг друга кусочками пазла. Все много сложнее, прозаичнее и при этом удивительнее. Спроси меня кто в шестнадцать лет, знаю ли я, что такое любовь, взращенная на книгах Остин, Бронте и Санд я ответила бы без колебаний: «да, знаю». В шестнадцать, вообще, о жизни много знаешь. С возрастом же планомерно начинаешь понимать, что жизнь куда сложнее, чем казалась в юности, и ты, к своему глубокому разочарованию, ничерта о ней не ведаешь и, скорее всего, не проведаешь, как ни старайся. Чем больше ты ее изучаешь, тем больше своих граней она тебе открывает, и запутаться в этих гранях слишком легко. Словно у Гессе: «Но сам мир, все сущее вокруг нас и в нас самих, никогда не бывает односторонним. Никогда человек или деяние не бывает исключительно Сансарой или исключительно Нирваной, никогда человек не бывает ни совершенным святым, ни совершенным грешником».
Любовь сюда входит.
Поначалу нас ведет инстинкт, банальный инстинкт размножения. Те же млекопитающие. Внешность, запах, здоровье. Мы выбираем физически лучших, и это логично, отклонения — угроза нездорового слабого потомства. Дальше в игру вступает интеллект. Знания и опыт, накопленный в прошлом, правят бал. И он, интеллект, в подавляющем большинстве случаев оказывается сильнее. Тот, кто нам не понравился на первый взгляд, вдруг при общении оказывается привлекательным, а тот, кого мы выделили в первую очередь, разочаровывает до отвращения.