Страница 13 из 15
– Да.
– А если бы ты была режиссером, утвердила бы меня в этой роли?
– Скорее «да», чем «нет», – не менее осторожно отвечала Вейга.
В этот день они решили связать свои жизни брачными узами. Тихую скромную свадьбу они сыграли в кафе «У Регины». Со стороны жениха был только один гость – отставной ротмистр с усами колечками Теодор Рейнхарт. Он преподнес молодоженам свой боевой трофей, взятый в боях под «русским Верденом» – местечком Сморгонью – хорошо начищенный самовар-вазон. Лунь тут же отметил про себя, что под Сморгонью они воевали в одно и то же время, но по разные линии фронта. О, судьба! Теперь они сидят за одним – да еще свадебным – столом!
Подруга невесты, хозяйка ателье Илона Жемайтис, подарила патефон с набором танцевальных пластинок. Именно под них и танцевали в кафе. А вот мама Вейги приехать не смогла. Она жила под Варшавой и пассажирские поезда оттуда в Кёнигсберг пока не ходили.
Лунь преподнес Вейге в качестве свадебного подарка картину Бёклина «Остров мертвых».
– Ну, уж совсем не свадебная тема! – озадачилась Вейга.
– В тему, в тему! – заверил ее Лунь. – Это символ того, что мы не расстанемся до самой смерти! И потом это очень ценная картина. Бёклин сделал семь авторских повторений. Мне удалось установить, что это его восьмая авторская копия. Ее стоимость равна стоимости «майбаха».
– Ну, хорошо, убедил! Подарок принят. Спасибо! Где мы повесим эту картину?
– Где скажешь. Можно в гостиной. Там есть место.
Так и сделали.
Первая угроза их благоденствию с Вейгой возникла в сентябре 1940 года, когда полицейский остановил мотоцикл Луня, на котором тот доставлял отрезы «фельдграу» в ателье. Внимательно изучив документы, блюститель порядка обнаружил, что в паспорте Луня нет отметки военного коменданта об освобождении от военной службы.
– У меня есть медицинское свидетельство! – убеждал полицейского Лунь. – Там ясно сказано, что я не годен к военной службе по причине эпилепсии.
Но страж порядка был неумолим и отконвоировал на своем «цундапе» мотоцикл Луня – вместе с отрезами – в управление военного коменданта.
– Вам что, неизвестно, что вот уже месяц идет мобилизация мужчин до сорока пяти лет? – орал помощник коменданта. – Я обязан предать вас суду военного трибунала как злостного уклониста!
– Поверьте мне, господин обер-лейтенант, – молитвенно складывал ладони Лунь. – Клянусь именем матери – мне ничего неизвестно о призыве моего возраста!
– Вы что, с Луны свалились? Вам сорок четыре года и вы обязаны быть в строю! Позор для мужчины – уклоняться от военной службы, когда вся страна воюет!
– Но у меня…
И тут Лунь мастерски изобразил припадок эпилепсии. Не зря же его учил этому доктор медицинских наук в разведшколе: Лунь рухнул на пол и стал корчиться в конвульсиях, пустив по губам пену. Помощник коменданта вызвал врача. Тот подтвердил диагноз. Но обер-лейтенант не собирался сдаваться. Его стараниями Луню определили-таки годность к нестроевой службе III категории и направили в школу военных поваров, что находилась в Кёнигсберге.
Вейга была в шоке, когда увидела мужа в немецкой военной форме, сидевшей на нем весьма мешковато.
– Боже, что они с тобой сделали? Совсем небравый солдат Швейк!
– И не говори! – горестно махнул рукой Лунь. Он никак не ожидал такого поворота судьбы. Единственное, что его утешало – легализация через военную службу обещала быть более надежной, чем через должность кладбищенского фотографа.
Школа военных поваров размещалась в одной из казарм редута «Крон-принц» на Литовском валу. Больше всего Лунь опасался, чтобы кто-то из бывших знакомых не узнал его в Кёнигсберге, поэтому он сам напрашивался на всякие наряды и дежурства – лишь бы не выходить в город. За такое служебное рвение его уже через месяц произвели в «ефрейторы».
«Ефрейтор-майор, – невесело подтрунивал над собой Лунь. – Такого чина еще не было за всю историю военного дела».
Вейга несколько раз приезжала к нему в Кёнигсберг, привозя мужу его любимые домашние рыбные котлеты, которые ей удавались особенно хорошо. Заодно она снабжала будущего повара рецептами разных блюд, доставшимися ей от бабушки-кулинарши.
Они бродили по гребню Литовского вала и целовались в укромных уголках этого и без того малолюдного места.
В декабре 1940 года ефрейтор Швальбе сварил свой зачетный гороховый суп с клецками и свиной рулькой, и был аттестован военным поваром 2-й категории. К величайшей своей радости, он получил назначение – о, судьба-рулетка! – на ту самую береговую зенитную батарею в Мемеле, которую скрытно фотографировал полтора года тому назад. Служить неподалеку от своего дома – да об этом даже и не мечталось!
Новый повар был представлен старшему офицеру батареи, и началась его нелегкая служба под началом помощника командира батареи по хозяйственной части лейтенанта Ланге. Двадцатитрехлетний юнец годился ему в сыновья. Поначалу он вел себя очень заносчиво и официально. Но Лунь сумел подобрать к нему ключик, точнее, ключики – это были пончики с яблочным повидлом – вот, что любил лейтенант-сладкоежка после плаумкухен, пирожков со сливами. И то, и другое новый повар готовил ему персонально. Вообще, Лунь старался готовить на батарее вкусно, чтобы – не дай бог – его не перевели в другую часть, в другой город. Его усердие было отмечено повышением в чине. Теперь он носил нашивки обер-ефрейтора, а самое главное, его иногда отпускали на ночевку домой. И он приходил к Вейге с пакетом свежих пончиков или пирожков с ливером, чтобы было весьма кстати, так как с января 1941 года все продукты в Мемеле вздорожали почти в два раза, а многие и вовсе исчезли из магазинов. Шел третий год, хоть и успешной, но довольно затяжной войны.
Лунь старательно вживался в роль простого служаки-повара, запретив себе вспоминать прошлую жизнь. У него не было прошлого. И если что-то наплывало из глубин памяти, он умело отстраивался от ненужных ему воспоминаний. Они были опасны, поскольку могли выбить его из выбранной роли. Он отмерил себе безопасную границу памяти – с того дня, когда он впервые приехал в Мемель и увидел на площади красивую женщину, к ногам которой чайка бросила мешочек с ключами. Это были ключи от его московско-кёнигсбергской жизни, и он наглухо запер все ходы, ведущие туда. Он никогда не был офицером русской армии, никогда не был майором Разведупра, кенигсбергским нелегалом-антикваром. Отныне и навсегда он – обычный мемельский бюргер, который бережет свой дом, свою крепость. Так повелел ему инстинкт самосохранения.
Глава третья
Роковая дата
Ко дню рождения фюрера обер-ефрейтор Швальбе был произведен в фельдфебели. Этому способствовало еще и то, что Вейга бесплатно шила в своем ателье платья и прочие наряды жене командира батареи, с которой нечаянно, но весьма кстати познакомилась в кафе «Толстая утка». Возможно, по ее протекции обер-фельдфебель Швальбе получил краткосрочный десятисуточный отпуск в разгар лета, а не слякотной осенью. Да еще тогда, когда многим военным отпуска попридержали по случаю особой обстановки. Но Швальбе дали, правда, с оговоркой, что в любой момент его могут отозвать в часть.
Вейга уговорила мужа съездить к маме, которая жила в генерал-губернаторстве – в ста километрах от Варшавы: в местечке Седльце. Собрав баулы с подарками и нарядами, супруги отправились на Зюйдбанхоф, где очень удобно разместились в вагоне 2-го класса ночного экспресса. Утром, позавтракав домашними пирожками и неостывшим в термосе кофе, в прекрасном расположении духа они вышли на вокзале Варшава-Центральная. И тут благодушная жизнь была взорвана в мгновение ока: на перроне Лунь нос к носу столкнулся с капитаном Опитцем. Разыграть сцену «Вы, наверное, ошиблись, господин капитан» не удалось. Капитан на радостях схватил его за плечи и поволок в вокзальный буфет. Лунь сделал знак Вейге – я скоро вернусь – и положился на волю рока. По пути капитан засыпал его вопросами: