Страница 2 из 29
Так, друг мой! Большая часть людей переходит всегда из одной крайности в другую.- Один чрезвычайно груб, упорен, закоснел в предрассудках и зол. Другой имеет просвещенный разум, возвышенно мыслит, благородно чувствует - и подло делает. Истинно просвещенные, истинно добрые очень редки. Очень немногие умеют образовать разум свой так, чтобы, освобождая его от суеверия и ложных мнений, не освобождали вместе от познания тех высоких истин, которые составляют прямое достоинство человека. Впрочем не подумай, чтобы сии великие люди были только в местах просвещенных.
Природа во всем наблюдает порядок и равновесие. - Образованные люди блистают нарядами и словесностью - чем же могут равняться с ними простые, непросвещенные, если не духом и делами? Поверь, друг мой! Простое рубище так же удобно может покрывать великого человека, как пышный наряд подлого и гнусного. Сим оканчиваю я письмо мое.
Впредь буду писать к тебе чаще, или реже, смотря по тому, как будут позволять обстоятельства.
Письмо II.
Бесчеловечный поступок Н. со своими крестьянами.
Сие пишу я к тебе, любезный друг, из одной деревни, в которой, остановившись обедать, пробыл я долее обыкновенного, и охотно согласился бы пробыть еще долее; но если бы судьба меня не привела в нее, то никогда бы не согласился не только быть в ней, но даже и знать о ней. Как сладко утешать нечастных, и вместе как горестно видеть нечастных, не имея возможности отвратить от них несчастие! Сие-то самое было причиною того, что я желал быть и не быть в этой деревне.
Какая разница, друг мой, между несчастными, которых мы видим на театре, и несчастными в самом деле!
Там угнетаемый бедствиями, желая возбудить в зрителях сожаление, силится выжать из сердца своего слезы; но сердце его каменное, глаза сухи. Здесь страждущий, желая скрыть скорбь свою от других, силится удержать слезы; но слезы стремительными потоками текут из глаз его.
Подъезжая к сей деревне, приметил я на улице во множестве собравшийся народ. При виде меня, или лучше сказать, повозки моей толпа сия пришла в беспокойное движение. Многие, как казалась, побежали по домам.
Я подъезжаю ближе. Горестные рыдания поражают слух мой.
" Что это значит"? - спросил я извозчика.
" Они верно почли нас за исправника, или за заседателя", - ответствовал он хладнокровно.
" Да разве вы боитесь исправников да заседателей"? - подхватил я с живостью.
- Кого же нам еще так бояться, как не их? Ежели один из нас виноват, он для оправдания своего оклеветывает десятерых, коих всех потащат к ответу; и мы люди как безграмотны, так и робки, от чего нередко сами на себя надеваем кандалы.
- Да они по окончании дела невинных оправдают.
- Ах сударь, вить часто невинный от робости своей страждет за виновного смельчака, и земский судья не Святой Дух: как же их не бояться?
Разговаривая таким образом, подъехали мы к самому тому месту, где народ, кажется, предуведомленный о нашем прибытии, нарочно собрался и ожидал нас. Они все униженно кланялись мне, окидывая меня печальными взорами. Сердечная скорбь живо была начертана на лицах их.
" Здравствуйте добрые люди"! - сказал я им, так же кланяясь.
" Здравствуйте сударь"! - говорили они сквозь зубы.
" Вы, кажется мне, что-то печальны"? - спросил я.
" Чему батюшка, радоваться, коли Господь послал на нас такую страшную планиду"? - ответствовал мне один старик.
Казалось, он хотел еще что-то прибавить, но горестные всхлипывания воспрепятствовали ему говорить более.
Причина грусти их мне была неизвестна; но при виде сего седого старца, которой от старости и с печали едва стоял на ногах, насилу мог я остановить в глазах моих
слезы, которые вытекли уже из моего сердца
- Бог столько же и милостив, сколько правосуден. Он послал на вас невзгоду, Он же может и отвратить ее, сказал я с сострадательным видом. Вера-то неймется, батюшка! отвечал мне другой старик, у коего глаза покраснели и опухли от слез.- Я прошу у Вас гостеприимства. (Надобно знать, что эта деревня стоит не на большой дороге.)
Стар. Милости просим! Но скажи нам, батюшка, как далеко остался барин наш и скоро ли к нам будет?
Я. Я вовсе не знаю, кто таков барин ваш. Следовательно не могу знать и того, как далеко он едет и скоро ли будет.
- Так ваша милость кто же? - спросил он, несколько подбодряясь.
Я дал ему в коротких словах знать о себе.
- Ах! батюшка! как ты нас напугал! - вскричал он: мы думали, что ты тот самый, который приедет к нам с барином нашим. Теперь с нас как гора какая свалилась. -
Потом, обращаясь к товарищам, продолжал, - еще таки, братцы, Господь до нас милостив! Еще таки хоть денек, хоть часок, хоть минуточку побудем мы вместе с детьми
своими, друзьями и братьями.
Я. Как зовут вашего барина?
Ст. Н. М. Я. Вы не знаете его?
Я. Нет! Да почему он вам так страшен?
Ст. Да так-то, батюшка! страшен, что как вздумаешь про него, так волосы дыбом становятся. Десять лет, как мы ему достались в руки; десять лет он гнетет нас страшными налогами, десять лет сосет кровь нашу. Работаем и день и ночь - а все на него. Он же последний кусок ото рту отнимает у нас. Да уж добро бы хоть жил он, как люди-то: а то в дому у него собаки нечем выманить. Хоть бы денек когда вздохнули, хоть бы на минуту кручина отвязалась от нас. И не знаем, что такое за радость; поглядим на добрых-то людей, так и Господи тошно! Живут, как милой свет - только тешатся. А у нас ложишься плачешь; встаешь - опять за то же.
Я. И при всем том он беден?
Ст. Беден, батюшка! Как Ирха.- Умком-то, вишь ты, ветрен. - Бегуны, псовая охота - да уж вот больно, картежная та игра смутила его! Проигравшись кругом, до последней нитки, вздумал знать за ум схватиться: хочется, видно, долги-то кое-кому заплатить: так по зиме то пятнадцать человек продал в рекруты. А ныне поднялся на новые фигли: всех до одного молодых-то ребят перехватал, сковал в железы - да и карауль мы же деток-то своих!
Я. Что же он намерен с ними сделать?
Ст. Продает какому-то фабриканту.
Я. Как зовут этого фабриканта?
Ст. Не знаем; слышали только, что он живет отсюда тысячи за три верст - там где-то неподалеку от каторги - и держит суконную фабрику. С ним-то барин наш ныне или завтра обещался приехать к нам.
Я. И разлучить вас навсегда с детьми вашими?
Ст. Навсегда... Навсегда... Навеки!
Заговорившись со мной, они, казалось, несколько позабыли горесть свою; но последние слова напомнили им о ней, и она поразила их с большею против прежнего жестокостью.- Они так сильно смутились, что, казалось, были совершенно вне себя.
Дав время несколько поутишиться первому жестокому движению, спросил я их: не можете ли вы как-нибудь пособить горю своему?
Ст. Как бы могли, так бы не стали доводить себя до такой напасти!
Я. Не в состоянии ли вы, как говорится, хоть себя урвавши оплатить долги его?
Ст. Мы бы последние с себя рубашки продали, да и головы-то свои закабалили: но все не того коштует. А хоть бы мы, примером, и заплатили, он через неделю наживет долгов еще больше. Тогда что будешь делать?
Я. По крайней мере вы можете просить его, чтобы он позволил вам самим выбрать для себя господина, которой бы вас купил у него.
Ст. Такой ли у него обычай, батюшка! Дастся ли он на подл лад: как что задумал, то и будь по его. Мало ли мы просили его и об этом!
Я. Что же он вам сказал?
Ст. Вот что! "Ваше дело молчать и делать то, что я приказываю; а я приказываю то, что мне хочется, или сию же минуту палок... плетей!.. Спину мягче брюха сделаю"!
Я. Видно ой мало знает Бога?
Ст. Какой, батюшка, Бог! Он и знать не знает, что за Бог. У меня-таки было два сына, молодец молодца чище. Я любовался, глядя на них. А теперь обоих не стало. Одного по зиме продал в рекруты, а другого продает теперь. Жена недавно померла с печали. Да вечная ей память! Теперь умирать же бы... А и похоронить-то нечем.- Я остаюсь без всякого призрения - с одной нищетой, бессилием и тоскою. Не токмо что работать, и по миру-то ходить мочи нет. Ах! если бы Господь услышал молитву мою, да прибрал меня поскорее!