Страница 4 из 7
Слева и справа от тропы, проложенной минёрами, валяются гильзы от снарядов. Но меня интересовали норы. В норах живут песчанки. Если чума возникнет среди этих симпатичных зверьков, могут заболеть и люди. На юге Вьетнама есть природные очаги чумы.
Вот мы и на вершине. Среди тропических зарослей торчат дулом к небу ржавые стволы зенитных установок. От виллы Никсона остались одни обломки — её взорвали партизаны. Странно выглядит холодильник, отброшенный взрывной волной и теперь мирно стоящий на солнцепеке. Что-то сходное с картинами сюрреалистов. Сверху открылся вид на озеро, окаймлённое песчаным пляжем. У деревянного помоста валялась искореженная вышка для прыжков в воду, повсюду следы бессмысленного, жестокого разрушения. В кустах стрекотали какие-то жёлтые птички, горизонт был плоск, пустынен. На обратном пути я нашёл новенькую американскую винтовку. Офицер-вьетнамец с презрением сказал, что винтовка — ерунда, а вот автомат Калашникова — вещь. У офицера тонкое интеллигентное лицо, он образован, кроме русского, владеет французским языком. Возраст его определить трудно, во всяком случае, круто за сорок. Он ещё мальчишкой воевал с французами, всю войну с американцами провёл в джунглях Меконга. Больше всего он любит стихотворение Симонова «Жди меня». «Я восемь лет не видел сына, — с горечью сказал он мне, — когда уходил на войну, ему было несколько месяцев, когда вернулся, он уже ходил в школу».
Россияне нередко судят о вьетнамцах по жуликоватым торговцам, что в последние годы наводнили нашу страну. Это не настоящие вьетнамцы. Настоящие — гордый, красивый и очень работящий народ.
Следующий этап рекогносцировки — взлётно-посадочная полоса и обследование места, где со временем вырастет лётный городок. Сопки, дюны, дорога, пробитая среди них, пустынное пространство взлетно-посадочной полосы, изуродованной рытвинами и воронками. Автобус, дёрнувшись, остановился.
Я поднялся на вершину песчаного холма, поросшего каким-то синеватым марсианским кустарником, внизу пузырилось болотце, к нему, неуклюже ковыляя, тащился, волоча хвост, варан. Розовое небо истекало зноем, над аэродромом дрожало, струилось марево. Передо мной расстилалась пустыня. Кое-где песок так затянул бетонку аэродрома, что её и видно не было.
Возможно, что это был тот самый холм, куда в 1995 году, при заходе на посадку, врежутся три истребителя Су-27 из эскадрильи «Русские витязи», возвращающиеся домой с аэрошоу в Малайзии. Асы погибли из-за глупости руководства. В Москве решили сэкономить на топливе, дозаправить самолёты не у иностранцев, а в Камрани, а радиолокационный пункт «Витязей» проморгал, их не вёл, и пилотам пришлось самим выкручиваться в незнакомой обстановке.
Прилетел Колесниченко. Сидели на скамейке в саду. Неподалеку важно прогуливались цесарки, перья их отливали золотом. Среди зарослей видна была кровля казармы, в которой жили вьетнамские моряки. Сегодня рано утром я видел, как из казармы выносили носилки с трупами моряков, умерших от лихорадки денге. Сергей закурил и с горечью сказал:
— Маленькая война — тоже война.
— А могла быть большая?
— Могла. Хронология такая: к февралю семьдесят девятого года отношения с Китаем окончательно испортились. Срок традиционного договора о дружбе и сотрудничестве истёк. Ден Сяопин заявил о готовности Китая к полномасштабной войне с нами. На советско-китайской границе была сконцентрирована полуторамиллионная китайская армия, с нашей стороны в полной готовности развернули свыше сорока дивизий.
Но сначала китайцы решили наказать непослушный Вьетнам за свержение режима Пол Пота. Семнадцатого февраля семь китайских корпусов вторглись во Вьетнам. Вьетнамцы сражались мужественно. За тридцать суток конфликта китайцам удалось продвинуться лишь на восемьдесят километров. Опасаясь удара с нашей стороны, китайцы вывели свои войска, понеся большие потери. Когда мы прилетели, в Лонгшоне ещё грохотали орудия.
— И ты напишешь об этом в своем очерке?
— Нет, конечно. Зачем пугать обывателей тем, что мы были на грани третьей мировой войны? Напишу о героизме вьетнамцев. Ведь китайской армаде противостояли одна регулярная дивизия, пограничники и народные ополченцы.
— А наши советники?
— Само собой.
В Камрани порядок переговоров изменился, в Ханое мы работали в составе делегации, протокол на протокол, всегда можно было проконсультироваться с руководством по тому или иному вопросу. Здесь вьетнамская сторона предложила, чтобы переговоры велись между специалистами, а материалы уже корректировались при подготовке рабочего договора. Нас с Тхиу разместили в беседке, стоящей в саду. На столе два флажка — советский и вьетнамский, два блокнота, ручки, пачка сигарет, термос с зелёным чаем. Из кустов, где трещали цикады, волнами накатывал горячий воздух. Я так уставал, что сил хватало добраться до казармы, вылить на голову таз холодной воды и забраться под накомарник. Где-то на третий день Тхиу, прощаясь, похлопал меня по заднице. Я был потрясён. Вьетнамский коллега как бы говорил: ничего, мол, у тебя, голубчик, не выгорит. Переговоры шли трудно, Тхиу требовал то одно, то другое, я, как мог, отбивался. Установка была такая — много не обещать. Выходит, я где-то промахнулся, показал свою несостоятельность. Необходимо было срочно уведомить руководителя делегации. Подавленный, плелся к причалу, к плавмастерской, где развернут наш штаб. По дороге встретил Сергея Колесниченко.
— Юра, ты чего такой мрачный? Нездоровится? Пошли ко мне, у меня бутылка виски припрятана. С содовой да ледком — самое то.
Я рассказал о том, что произошло.
Сергей рассмеялся:
— Радоваться нужно такой удаче.
— Чему радоваться?
— Шлепок — проявление дружеских чувств. Чем-то ты пронял Тхиу, понравился ему. А значит, он тебе доверяет. Для дипломата — серьёзная удача. Завтра преподнеси Тхиу презент. Я тебе подберу и скажу, как это сделать. Здесь, на востоке, большое внимание уделяется ритуалам, поведению человека. Старайся чаще улыбаться и не садись с Тхиу рядом.
— Не понял.
— Запах белого человека неприятен вьетнамцам. Вида он, конечно, не подаст, но зачем рисковать?
— Почему же нас не инструктируют?
— Комитетчики не знают нюансов, Я же в Индокитае много лет, изучил языки, нравы, обычаи. Без этого не выживешь, завалишь дело.
В Ханой вернулись через десять дней. Город встретил влажной духотой, ночью духота не спадала, спать под накомарником — мука. Жара в Камрани переносилась куда легче, к тому же рядом плескалось море. А тут ещё испытание: надвигался тайфун. К вечеру деревья в саду резиденции замерли, птицы примолкли, город словно накрыли тяжелой плитой, с юго-востока заходила туча с обвисшим, как вымя, подбрюшьем, где, как маленькие змейки, мелькали, извиваясь, молнии. Девушки вьетнамки, обслуживающие нас, спешно опускали жалюзи на окнах, убирали плетеные кресла с лоджии. Тайфун мог привести к обострению различных заболеваний. Взял тонометр, прошелся по номерам. Народ резался в карты. Встречали меня одним и тем же вопросом: «Доктор, сколько сегодня нальёшь?» — «В зависимости от вашего поведения», — привычно отвечал я. «Мужики, давайте напоследок отметелим доктора, — предложил начальник штаба группы Плаксин. — Вы посмотрите, какую власть взял!» — «Ша, как говорят в Одессе, — я поднял руку, — всем разойтись по койкам, буду измерять давление. Тайфун, братцы, дело серьезное, с ним не шутят. У кого давление в норме, получит по сто пятьдесят». «Попробуй, намерь у меня», — мрачно сказал лётчик генерал-майор и показал кулак, которым вполне можно было колоть грецкие орехи.
Слава Богу, ритуал перед ужином нарушать не пришлось. «Фронтовые» сто грамм снимали депрессию, улучшали настроение. К тому же алкоголь повышает кислотность в желудке, и это снижает риск подхватить амебную дизентерию и другую экзотику. В группе был единственный трезвенник — полковник Владимиров из главного инженерного управления. «Не подумайте, что я лечился и всё такое, — сказал он мне в первый день, когда мы сидели рядом на приеме в посольстве, — просто я идеологический противник алкоголя». — «Даже в небольших дозах?» — спросил я. «А какая разница?» — «Здесь, во Вьетнаме, я бы сделал исключение из правил».