Комендант брянских лесов

— Чтобы вырастить дерево, нужно десятки лет, а то и сотню. А загубить его можно в одну минуту. Понимаете вы это, безмозглые дурни!

Партизаны понимали только одно: в этот момент лучше всего промолчать, пока не пронесет грозу. На шум явился командир отряда Колесов.

— Вот, полюбуйтесь, что творят! — встретил его Парфен, показывая на костер.

Командир осуждающе покачал головой, соглашаясь С Парфеном, но еще не догадываясь, чем он разгневан. Чтобы поскорее уладить дело, отвлечь расходившегося старика, Колесов сразу заговорил с ним, протягивая руку.

— Вы, Порфирий Дмитриевич, очевидно, на партсобрание? (Парфен состоял в этом отряде на партийном учете). Оно сегодня не состоится.

— Как так?

— Часть коммунистов пошла на задание. И секретарь парторганизации с ними. Операция очень важная. Я хотел вас просить вот о чем: не можете ли вы дать нам одну подводу. У нас, как вы знаете, лошадей достаточно, но повозок мало. А скоро, пожалуй, придется в поход отправиться, — увлекая Парфена от костра, продолжал командир.

Проводив его взглядом, Гриша лукаво улыбнулся и, подмигнув мне, сказал:

— Видали, как расходился «комендант»?

— Какой комендант? — спросил я юношу.

— А Парфен Митрич. У нас его все зовут «комендантом» брянских лесов. Так и сторожит, боится, чтобы кто дерево не украл. Если, к примеру, вы при нем без надобности ветку сломите, то глядите, как бы он этой веткой не нахлестал вас. Сурьезный старик! И не подумаешь, что ему шестьдесят пять лет, — закончил Гриша, и в его тоне я опять услышал то скрытое уважение, с каким говорил о старом партизане Семка.

Обе эти встречи не вызвали у меня симпатий к Парфену. Казалось, он только и знал, что ссорился по любому поводу. Но в то же время в поведении старика было столько сознания своей правоты, достоинства и хозяйской уверенности, что он невольно возбуждал интерес к себе. В характере его угадывалась сильная воля, подчеркнутая независимость. Это можно было заключить и из отрывочных рассказов о нем. Мне очень хотелось сойтись поближе с этим человеком, но я не знал, как это сделать, да и — что греха таить! — просто побаивался его.

Вскоре, однако, желание мое неожиданно сбылось. По каким-то соображениям отряды, расположенные в Рамасухском лесу, должны были на время перейти за Десну и соединиться с основными силами партизанского края. Колесов послал утром за Парфеном, чтобы предупредить его.

— Так... — задумчиво молвил Парфен, когда командир сообщил ему о предстоящем передвижении, — оставляете, значит, Рамасуху? Немцы скажут, что вы испугались их.

— Так складывается обстановка. Да мы, вероятно, скоро вернемся.

— Понятно. Дело военное, говорить много не приходится,— рассудительно заметил старик. — Тогда я с вами отправлю своих, примерно около двадцати семей.

— Неужели так много?

— Вон как!— удивился Парфен. — Ты и не знаешь? Они у меня на базе живут. Когда фашисты сожгли Красную Слободу, Котовку, многие колхозники скрылись в лесу. Я их, понятное дело, взял к себе. Да ты не бойся, у нас есть лошади. Дети, старики поедут на подводах. Продукты тоже запасли. Пускай едут, за Десной им безопаснее.

Командир задумался. Его, видимо, смущало такое количество семей. Отрядам предстояло пройти километров сорок открытым полем, мимо сел, занятых гитлеровцами. Может быть, придется вести бои.

— Не свяжут они нас в дороге? До рассвета мы не успеем проскочить.

Случайно взглянув на Парфена, командир, к удивлению своему, увидел, что брови старика сошлись на переносице, глаза сощурились.

— Разве вы тут живете, чтобы себя охранять? Стоило ли для этого вооружать вас? — со злой усмешкой проговорил он. — Что ж, может, бросить людей на растерзание? Уж если для вас опасно, то я сам поведу их!

— Я, Порфирий Дмитриевич, не то хотел сказать, — начал Колесов, поняв свою оплошность. — Хотел посоветоваться с вами... Людей мы, конечно, не оставим.

Парфен что-то перебирал в трясущихся руках, отрывисто покашливал. Было видно, что он с трудом сдерживает себя. Желая поскорее окончить неудачно начавшийся разговор, Колесов добавил примирительным тоном:

— Пусть готовятся, сегодня в ночь...

— Хорошо, сейчас пойду собирать, — несколько успокоившись, сказал Парфен.

— А сами вы, надеюсь...

— Нет уж, благодарствуйте, — не дал договорить ему Парфен. — Останусь здесь. Чего мне, старику, уходить? Не бог весть как умна стратегия прыгать с места на место...

На этом, как говорится, инцидент был исчерпан. Если не считать, что Парфен ушел хмурым, что сильно огорчило командира.

Строясь в колонну, отряды подтянулись к опушке леса, готовые выступить в поход. С запада тяжело поднималась темно-синяя туча. Она медленно отрывалась от леса, обнажая свой нижний разорванный край, окрашенный багрянцем. В лесу начало темнеть.

Колесов подошел к Парфену, отозвал его в сторонку.

— Вы не сердитесь на меня, Порфирий Дмитриевич. Я не хотел вас огорчить, — с чувством сказал командир.

— Ну что там вспоминать, — ответил Парфен, прощаясь с Колесовым. — Удачного вам пути. Возвращайтесь скорее сюда.

Лес сразу опустел. Остались только две небольшие группы партизанских подрывников. Проводив отряды, мы возвращались обратно тем же путем. Но знакомые места вдруг сделались неприветливыми, пугали своей молчаливой угрюмостью. Туча расползлась по небу, закрыла все просветы в лесу, и деревья обступили нас со всех сторон, словно боясь, чтобы мы не ушли вслед за товарищами.

Тяжелое чувство одиночества овладело нами. Мы шагали тихо, с опаской, настороженно прислушиваясь.

Был август. Птицы уже не пели. Только зловеще где-то ухал филин. Подрывники двигались молча, словно в предчувствии беды.

— Что, ребятки, носы повесили? Пойдемте-ка ночевать ко мне, — с необычной для него теплотой в голосе сказал Парфен, угадавший наше настроение. — В лесу нам нечего грустить. Это наш друг и защитник.

Мы сразу приободрились, вспомнив, что сам «комендант» брянских лесов с нами. В этот момент его в шутку кем-то данный титул приобрел для нас новый ощутимый смысл.

— А найдется у тебя, Парфен, место для десяти человек?— заискивающе спросил Семка Голубцов, оставшийся с нами в качестве проводника.

— О месте неча печалиться. Лес большой, каждый кустик ночевать пустит, — ответил старик.

Он привел нас в свою землянку, врытую в берег крутого оврага, заросшего кустарником. Это было старое, неизвестно когда и кем сооруженное жилье. Поселившись, Парфен расчистил землянку, забрал стены молодыми сосновыми бревнами, расколотыми надвое, вывел наружу тесовую трубу. Внутри было темно и удушливо пахло прелью.

С Парфеном остались в землянке его сын, пятнадцатилетний подросток Петя, встретивший нас у землянки с винтовкой в руке, и старик-односельчанин.

— Скучно стало без народа, как после покойника, — заметил старик, зажигая фонарь «летучая мышь».

— Не каркай попусту, — остановил его Парфен, — собери лучше что-нибудь поесть людям.

— Это мы в один миг спроворим, — весело засуетился старик, привыкший, видно, беспрекословно повиноваться Парфену.

Он достал откуда-то сала, свежего меду в сотах и пресных лепешек.

— Медок липовый, душистый, — похвалил старик. — Это приношение колхозников. А за хлебушек извиняйте. Весь отдали сегодня переселенцам в дорогу.

Мы наскоро перекусили, выставили часового и, не раздеваясь, вповалку, улеглись на полу, устланном сеном.

На новом месте сон был тревожным и некрепким. В землянке было душно. Мы все проснулись рано, с рассветом, и поспешили на воздух. Но Парфен опередил нас.

— Умываться вот туда идите, к роднику, — сказал он, подходя с ведром воды.

Когда обутрилось, старик, угощавший нас ужином, наварил полное ведро свежей картошки и на жестяном противне нажарил сала. Расположившись на траве, поодаль от землянки, мы сели завтракать. Но едва успели приступить к роскошному угощению, как с двух сторон леса, почти одновременно, грянули два артиллерийских залпа. Люди сразу перестали жевать, прислушиваясь. Старый кашевар остановился с разинутым ртом, вопросительно глядя на Парфена. Прошло две-три минуты, раздалось еще два выстрела, потом один. Над лесом свистели невидимые снаряды и рвались с продолжительным гулом.