Страница 73 из 91
Они устроились рядышком на диване. Я заметил, что мать поглядывает на разоренное кресло — нет, ни к чему посвящать ее в подробности про волосы миссис Нортон. А у матери голова точно только что из парикмахерской — свежая стрижка, красивая прическа. Волосы темные, без следа седины. Отец в твидовом пальто реглане глядит щеголем. Надевает он его редко, потому что почти весь день суетится в магазинчике. И мать одета красиво и опрятно.
Она обвела глазами комнату. Со стороны ее взгляд мог показаться надменным. Я часто думал, что, доведись ей родиться в другой среде да получить хорошее образование, она не уронила бы себя в любом обществе. Меня забавляло, что я перехватываю взгляды на нее, когда мать приходила на школьные торжества. Тогда я понимал, что мать еще очень привлекательна. Но, безусловно, она с ходу отмела бы малейший намек на злонамеренное заигрывание: презрительно отрезала бы: «Полно дурить, нахал». Они с отцом всегда были дружны и довольны друг другом. Но их ласки я все‑таки никак не мог себе представить, хотя и у них, конечно, выпадали минуты крутой нежности. Мать была вполне счастлива такими отношениями, ей не требовалась, как и большинству женщин ее класса, чрезмерная пылкость чувств.
Мысли у меня свернули в это русло, потому что я заподозрил: мать не иначе как решила, что их приход прервал наши воскресные послеполуденные ласки.
— И что же вы все‑таки слышали? — обратился я к отцу.
— Тут у вас по соседству убийство будто бы.
— Слухи, будто соседу вашему голову прошибли, — Дополнила мать.
— Увы, все правда. — Я рассказал подробно; они сидели бок о бок, выпрямившись, настороженно — отец никак не выпускал из рук твидовую шляпу.
Когда кончил, они молчали, переваривая новости.
— Погодите! — воскликнул я. — Пойду оденусь да Эйлину разбужу.
Нет, все‑таки интересно, подумал я, наклонясь над ней уже не то в четвертый, не то в пятый раз за день, проснется ли она вообще когда‑нибудь, если ее не трогать. Я наливался обидой и возмущением: почему она замкнулась, возведя между нами глухую стену? Правильно, мы не только муж и жена, мы любовники. Но ведь мы еще и друзья! Я мягко потряс ее за плечо.
— Эйлина! — затормошил я посильнее. — Эйлина!
Она заворочалась.
— Отстань, Гордон!
— О, господи! — тихонько вспылил я. — Нужна ты мне! Отец с матерью пришли.
Раскрыв глаза, она повернулась:
— Что?
— Старики мои пришли.
— А времени сколько?
— Около семи. Ты уже пятнадцать часов спишь.
— Хорошо.
— Что, хорошо? Я тебе просто говорю.
— Ну и хорошо.
— Вниз спустишься?
— А кто там?
— Да мать с отцом, больше никого. Бонни укатил с Юнис.
— Сейчас.
Вялая, она медленно опоминалась. Захватив одежду в ванную, я сполоснул лицо холодной водой, оделся и пошел вниз. Все вкривь и вкось. Сломался привычный ритм. Отец снял пальто, я забрал его и отнес в переднюю.
— Чайник пойду поставлю.
— Если для нас — не хлопочи, ни к чему, — остановила мать, — мы уже пили.
— Эйлина будет, да и я не прочь.
— Эйлина здорова, Гордон? — безошибочное чутье матери на малейшую шероховатость.
— Да. Утомилась просто, а из‑за случая этого развинтилась совсем.
— Соседушка ваша не иначе как умом тронулась. Помнишь, Алек, двоюродную сестру Хилды Ферфакс? Как ей разум‑то затмило? Шикарная была, видная из себя такая, да вдруг ей помутило разум. Меланхолия, что ли.
— Голову она никому не проламывала, — внес поправку отец.
— Зато сама в речке утопилась. Сначала травилась таблетками, но ее успели спасти. Так она все ж добилась, чтоб уж наверняка. Слава богу, у нас такого не водится.
Когда вошла Эйлина, отец встал. Он и дома всегда вставал, когда она входила. Он молчаливо гордился невесткой и с готовностью оказывал ей знаки уважения. Мать улыбнулась, внимательно оглядела Эйлину с головы до пят, не упустив ничего.
— А мы‑то уж совсем было ушли, — сообщила она. — Хорошо, Гордон дверь отворил наконец.
— Вчера легли уж под утро, я и не спала почти. Пришлось снотворное принять, — объяснила Эйлина. — Гордон вам уже все рассказал, наверное?
А взгляда моего упорно избегает, отметил я.
— Чайник хотел поставить, — сказал я.
— Я поставлю, — сказала Эйлина. — Есть кто‑нибудь хочет?
— Мы уже пили чай, — ответила мать. — Эйлина, а ты снотворное не часто принимаешь? Гляди, привыкнешь.
— Да нет! Мне когда‑то давно прописали. Я тогда допоздна засиживалась, экзаменационные сочинения проверяла. А потом не могла заснуть до полночи. Гордон небось проголодался? Обедал?
— Нет. Пива выпили с Тедом.
— Чего уж ты, Эйлина! Взрослый поди, — попеняла мать. — Голодный ходит, сам и виноват, — но это она подлаживалась к Эйлине, сама же придерживалась других правил. Мать твердо верила, что мужа надлежит кормить регулярно, досыта, и забота эта целиком лежит на женщине. Заповедь эту может нарушить только болезнь хозяйки.
— Ни к чему принимать чересчур близко к сердцу чужие беды, — продолжала она. — Конечно, как не посочувствовать. Но незачем забирать себе в голову. Пособить‑то все равно не можем ничем.
— Что он за человек был, Гордон? — осведомился отец.
— Жену колотил. Мало тебе? Заметь себе, некоторые женщины… — разошлась мать.
— Да, вот на тебя бы кто с кулаками, не позавидуешь тому, — сказал отец.
— Не все женщины одинаковы. Помнишь, как Кристинин муж орал на нее? Каждую субботу. Он пропадает в одной пивной, она засядет в другой, а как сойдутся вечером дома, так он, бывало, лупцует ее до синяков.
— Кто она была‑то? Потаскушка.
— Верно. Но она запросто и сдачи давала. Лягалась, кусалась, царапалась. Однако, что причитается, все едино сполна получала. Самое чудное, как эта парочка липла друг к дружке. Словно врозь им невмоготу. Гордон, да ты ж помнишь Кристину Линфорд? Через два дома от нас жили.
— Помню. Тощая — претощая, вечно кашляла, волосы рыжие, крашенные хной. Известна мне была и ее дурная слава. На меня она ни разу и мельком не глянула, я в толк не мог взять, чем уж эта бабенка так завлекательна. Разве что некоторых мужчин соблазняет именно доступность.
— Как‑то в субботу он ей нос расквасил, — продолжала мать. — Кровь на всем — на юбке, на блузке, на жакете. Откуда я знаю? Она меня зазвала к себе — показывала. Только ты, Эйлина, не подумай, что я у них часто гостевала. Вот уж нет. Но ведь как откажешься, раз сама зовет? У нее оказалось прибрано. Прямо на удивление. Я‑то думала, у них кавардак. Но запахи — с души воротит. Капитально‑то небось не прибиралась никогда. Напоказ только. Что она грязнуха, я догадывалась. На веревке у нее нижнего белья по пятницам мотается — две- три пестреньких тряпицы. Потом они в Брэдфорд куда‑то перекочевали. До сих пор небось живут по — прежнему.
— И к чему ты нам все это рассказывала? — поинтересовался я, когда мать со смешком закончила.
— К тому, что всяко бывает. Надо жить своей жизнью и не принимать близко к сердцу все подряд.
— Пойду чай заварю, — Эйлина вышла.
— Не говорил Бонни — надолго сюда? — спросил отец.
— Ничего не говорил.
— Планы у него какие, по — твоему?
— Думаю, сам не знает. Вроде бы и бросить охота все к чертям, но и жить без футбола невмоготу.
— Разбаловался он, — вставила мать. — Испортился до самого нутра.
— Между прочим, мне уже оскомину набило заниматься им, — процедил я.
— Гордон! Он брат тебе, — укорила мать.
— Ну и что! Я ему даю пристанище уже три дня. Чего ж еще? Его жизнь за него прожить я не могу. Мне своих неприятностей хватает.
— Каких это?
Вот так ляпнул. Теперь мать вцепилась в меня пристальным взглядом.
— Ну ты что ж, думаешь, моя работа так, пустячки?
— У тебя что, Гордон, в школе неприятности?
Боже! Как она буквально толкует каждое слово.
— Да так, мелочи.
— А с Эйлиной у вас нет раздора?
— Да нет, мать. С Эйлиной у нас все хорошо. Хотел только сказать, что и у меня возникают проблемы и трудности, но я стараюсь разрешить их самостоятельно, не поднимая шума и гама. И работу свою я считаю поважнее, чем пинать надутый кожаный пузырь на потеху тысячам зевак, добрая половина из которых недоумки, и мы только вчера — помоги нам боже! — пытались вдолбить им начатки знаний и внушить хоть какие‑то понятия о моральных ценностях!