Страница 24 из 32
— Вот тот человек по имени Мерсен — эрхенрангский шпион, а вот этот — Гуам — агент Сарфа.
Он говорил негромко и смеясь, будто подхватил мою удачную шутку.
Я понятия не имел, кто такой Сарф.
Когда все усаживались за стол, к хозяину Еджею подошел молодой человек и что-то сказал. Еджей громко произнес:
— Новости из Кархида. У короля Аргавена сегодня утром родился ребенок и через час умер.
Наступила пауза, потом все разом заговорили, а красивый человек, которого Оболе назвал Гуамом, поднял свою пивную кружку:
— Пусть все короли Кархида проживут так же долго! — воскликнул он.
Некоторые выпили вместе с ним, но большинство не стало этого делать.
— Во имя Меше, смеяться над смертью ребенка! — сказал толстый старик в пурпурном одеянии, сидевший рядом со мной.
Лицо его исказилось от отвращения.
Начался спор о том, кого из детей своих кеммерингов Аргавен назовет наследником — ему уже сорок лет, и, конечно, детей по плоти у него уже не будет — и как долго Тайб еще будет регентом.
Некоторые считали, что регентству приходит конец, а другие сомневались.
— А вы как думаете, господин Ай? — спросил человек по имени Мерсен, которого Оболе назвал кархидским шпионом. Вероятно, это был человек Тайба.
— Вы ведь только что из Эрхенранга. Говорят, что Аргавен, в сущности, отрекся от престола, передав сан своему двоюродному брату.
— Я слышал такие разговоры.
— Вы считаете, что для них есть основания?
— Не знаю, — ответил я.
Тут вмешался хозяин, заговорил о погоде. Гости принялись за еду.
После того, как слуги унесли тарелки и горы рыбьих костей, мы остались за длинным столом. Принесли маленькие чашки с огненной жидкостью. Меня начали расспрашивать.
С тех пор, как меня в Эрхенранге осматривали врачи и ученые, мне никто не задавал вопросов. Мало кто из кархидцев, даже рыбаки и фермеры, среди которых я провел первые месяцы, стремились удовлетворить свое любопытство, расспрашивая меня. Они избегали прямых вопросов. Даже специалисты ограничивались в своих вопросах чисто физиологическим аспектом, главным образом интересуясь действием желез внутренней секреции. В этом отношении я больше всего отличался от гетенианцев. Они никогда не спрашивали о том, как постоянная сексуальность нашей расы влияет на социальную организацию. Как мы справляемся с нашим постоянным кеммером. Они слушали, когда я рассказывал, но ни один из них не задавал общих вопросов, чтобы представить себе картину земного или экуменийского общества. Пожалуй, исключением был только Эстравен.
Здесь, по-видимому, люди были не так связаны соображениями гордости и престижа, и вопросы не оскорбляли ни спрашивающего, ни отвечающего. Однако скоро я заметил, что некоторые спрашивающие пытались поймать меня, доказать, что я обманщик. Это на минуту вывело меня из равновесия. Конечно, и в Кархиде я встречался с недоверием, но это никогда не делалось в открытую. Тайб пытался намекать на обман в день парада в Эрхенранге, но теперь я знаю, что это была часть игры, рассчитанной на свержение Эстравена. Я думаю, что на самом деле Тайб верил мне.
В конце концов, он видел мой корабль — маленькую посадочную капсулу, которая доставила меня на планету. Он читал доклады инженеров о корабле и ансибле. Никто из орготов не видел мой корабль, и их бы не очень убедило, даже если бы я показал им свой ансибл. Его настолько трудно совместить с реальностью, что скорее он покажется доказательством мошенничества.
Старый закон о культурном эмбарго не разрешал на этой стадии ввоз доступных для анализа и воспроизведения предметов культуры, и поэтому на Гетене со мной не было ничего, кроме корабля и ансибла.
Вот и сейчас в моем распоряжении не было других доказательств, кроме ящика с фотографиями, несомненной странности моего тела и неопровержимой уникальности разума. Фотографии передавались вдоль стола и рассматривались с тем непроницаемым выражением, с которым рассматривают фотографии чьей-либо семьи.
Расспросы продолжались.
— Что такое Экумен? — спросил у меня Оболе. — Мир, союз миров или столица?
— Все и в то же время ничего из этого. Экумен — это наше земное слово, на всеобщем же языке оно означает дом, по-кархидски могу сказать — очаг. Я не знаю, как сказать по-орготски. Я еще плохо владею вашим языком. Не сотрапезничество, мне кажется, хотя есть несомненные параллели между сотрапезническим правительством и Экуменом. Но Экумен — это вовсе не правительство. Это попытка объединить мистику с политикой, и, конечно, эта попытка едва не потерпела неудачу. Но такая неудача дала нашему обществу больше выгод, чем все удачи наших предков. Это сообщество, имеющее свою культуру. Это форма образования, в некотором смысле это союз или лига миров, обладающих центральной организацией. Экумен, как политическая организация, функционирует через координацию, а не через закон. Он не издает законы, решения принимаются советом. Как экономическая организация, Экумен исключительно активен, он усиливает связи между мирами, поддерживает равновесие в торговле среди восьмидесяти миров. Точнее, их будет восемьдесят четыре, если Гетен вступит в Экумен.
— Что это значит — он не издает никаких законов? — спросил Оболе.
— Их нет. Государства — члены Экумена — руководствуются собственными законами. Когда эти законы вступают в противоречие, то Экумен служит посредником, пытаясь найти компромисс, приспособить эти законы друг к другу в юридическом и политическом отношении. Экумен должен был служить силой, поддерживающей мир, но в этом не было необходимости. Центральные миры все еще оправляются от разрушительной волны, шедшей много столетий назад, возрождая утраченные умения и идеи, учась жить заново.
Как мог, я объяснил им, что такое Век Вражды и каковы его последствия. Но как это объяснишь людям, у которых никогда не было войны.
— Все это исключительно интересно, господин Ай, — сказал хозяин, сотрапезник Еджей, деликатный, щегольски одетый человек с пронзительным взглядом, — но я не понимаю, чего они хотят от нас. То есть я хочу спросить, какой им смысл присоединить к себе восемьдесят четвертый мир? К тому же и не очень-то мудрый мир. У нас нет звездных кораблей и всего прочего, что есть у них.
— Ни у кого из нас их не было, пока не появились хейнцы, и до сих пор у многих их не было бы, если бы Экумен не установил правила, которые вы, я думаю, могли бы назвать правилами открытой торговли.
Это вызвало у окружающих громкий смех. Оказывается, так называлась фракция Еджея в сотрапезничестве.
— Именно открытую торговлю я и мечтаю ввести у вас. Торговлю не только товарами, но и знаниями, технологией, идеями, философией, искусством, медициной, наукой, теорией. Думаю, что вряд ли у Гетена будет много путешествий к другим мирам. Мы находимся в семнадцати световых годах от ближайшего экуменийского мира Юллула, планеты-звезды, которую вы называете Аеномс, а самые далекие миры — в двухстах пятидесяти световых годах, и вы даже не видите света их звезды. При помощи ансибла вы можете общаться с мирами, как по радио с соседними городами. Но я сомневаюсь, что вы встретитесь когда-нибудь с их людьми. Торговля, о которой я говорю, может быть очень выгодна, но это скорее коммуникация, чем транспортировка. В сущности, мое задание — установить, хотите ли вы общаться с остальной частью человечества.
— «Вы», — повторил Оболе, напряженно наклонившись вперед. — Означает ли это Оргорейн или весь Гетен в целом?
Я поколебался: такого вопроса я не ждал.
— Сейчас это означает Оргорейн, но договор не может быть исключительным. Если Сит, или остров Наций, или Кархид решат вступить в Экумен, они смогут это сделать. Каждый раз это вопрос индивидуального выбора. Обычно на высокоразвитых планетах типа Гетена дело кончается объединением всех наций и образованием центрального координирующего органа, осуществляющего связь с другими планетами. По нашей терминологии, это местная Стабильность. Такая организация сберегает много времени и денег. Объединившись, легче, например, построить космический корабль.