Страница 19 из 49
Как известно, военная обстановка летом-осенью 1942 года была очень тяжелой. Наверное, поэтому написанные Сталиным слова звучат как заклинания, обращенные к самому себе, а возможно, и к кому-то только ему тогда известному: «Выдержим», «Не могу? = Помогу!», «Я помогу». В другом месте напоминает сам себе: «Поговорить с Шапошн.» (Шапошников – начальник Генштаба. – Б. И.), «Нитроглиц.(ериновый) завод» и др., а вперемежку – какие-то цифры, «скрипичные» ключи и много раз: «Учитель», а к нему снизу ведет росчерк в виде заглавной прописной буквы «Г»[75]. Последнее совсем уже непонятно – почему такое странное сочетание?
Во-вторых, когда просмотрел наудачу еще с десяток других книг из библиотеки Сталина, то убедился, что на очень многих из них есть подобные записи. Поэтому я внимательнейшим образом изучил всю сохранившуюся часть сталинской библиотеки с точки зрения характера надписей. И вновь чуть не попал в ту же ловушку, что и раньше, обнаружив сначала на полях нескольких книг Ленина знакомые слова, а затем на одной из книг Троцкого тот же намек в виде прописной буквы «Г»[76]. То, что Сталин мог считать своими идейными учителями Ленина, Троцкого и Грозного одновременно, как бы особенно не противоречило всему тому, что несет в себе для нас современный образ Сталина. «Прогрессивный» опричный царь, «Гениальный Вождь», «Иудушка Троцкий» уже давно причудливо совмещаются в нашем сознании благодаря «учительскому» гению Сталина и отечественным преподавателям истории. Но когда такие же надписи я увидел и на других книгах, не имеющих никакого отношения ни к вождям, ни к царям, ни к особым эпохам и изданных к тому же задолго до того, как Сталин хотя бы в мыслях посмел себя отождествлять с царем Иваном, пришлось отказаться от слишком прямолинейных аналогий. Отношение Сталина к некоторым своим царственным предшественникам и историческим героям было совсем не таким простым, как это сейчас нам рисуется с легкой руки литераторов и журналистов.
Присутствуя на заседаниях, работая в кабинете над документами или читая книгу на даче, Сталин, как и всякий человек, время от времени отвлекался от окружающего и в задумчивости машинально что-то писал или чертил на том, что у него было под рукой. Если это было на заседаниях правительства или Политбюро, то он, по давней генсековской привычке, что-то помечал на память себе в блокнот. Соратники, подозрительные, как и сам вождь, а главное, до крайности запуганные им, думали, что он что-то фиксирует на их счет. Наверное, иногда так и было.
Об особенностях сталинской памяти пишут многие. В большинстве своем (чаще – военачальники) отмечают феноменальную способность Сталина запоминать детали, имена, цифры. Возможно, что, как у большинства занимающихся умственным трудом людей, она у него была очень избирательна. Наверняка он сам способствовал распространению завышенной оценки своих мнемонических способностей. Он хорошо знал, что историческая традиция приписывает уникальную память древнеримскому императору Гаю Цезарю, Наполеону Бонапарту, Петру I и целому ряду других исторических личностей. Отсюда истоки легенды и о феноменальной сталинской памяти. Но те, кто знал его особенно близко и оставил свои воспоминания, в частности Молотов, Хрущев, Микоян, отмечают странности памяти вождя, особенно в послевоенный период. С одной стороны, он был явно забывчив и мог в один момент запамятовать фамилию собеседника, своего старого соратника. Однажды он забыл фамилию Булганина в его присутствии[77]. В то же время, когда это ему очень было надо, вспоминал события многолетней давности. Вот как эту особенность отметил, например, Микоян: «В последние годы жизни память Сталина сильно ослабла – раньше у него была очень хорошая память, поэтому я удивился, что он запомнил это предложение Молотова (повысить цены на хлеб. – Б. И.), высказанное им в моем присутствии Сталину в конце 1946 г. или в начале 1947 г., то есть шесть лет тому назад»[78].
В 1923 году, когда ему было всего 43 года, он в первый раз пожаловался врачам на сильное ослабление памяти. А это еще самое начало его государственной карьеры. Позже эта жалоба повторялась. Учитывая недостатки памяти, а также огромный поток информации, который он замыкал на себя, доведя идею централизации управления государством до полного абсурда, ему приходилось многое фиксировать «на память» в особом блокноте или тетради. В тех самых, которые, как считают некоторые современные исследователи, бесследно исчезли из кабинета Сталина в Кремле сразу после его смерти[79]. На самом же деле они до сих пор хранятся в архиве Сталина, хотя, возможно, и не все.
Автографы Сталина на книге А. Толстого «Иван Грозный». Изд-во «Искусство», 1940
Но помимо записей «на память», в этих блокнотах, на отдельных листах бумаги (они также сохранились) и, совершенно достоверно, на обложках читанных им книг он часто бессознательно рисовал привычные карандашные обводы, а внутри их писал почти одни и те же слова и аббревиатуры. Чаще всего это были те самые, бегло написанные с большой буквы слова: «Учитель», «Учительствовать», соединенные снизу уже знакомым нам единым росчерком с каким-то сокращенным, может быть, именем или названием «Тр», «ТИФ…». Иногда, но уже в более кратком виде эти сочетания встречаются и на полях книг, заменяя знак NB.
Интересное наблюдение на этот счет содержится в книге воспоминаний А. Бармина: «На партийных мероприятиях и деловых совещаниях он обычно молча слушает, курит трубку или папиросу. Слушая, рисует бессмысленные узоры на листе своего блокнота. Два личных секретаря Сталина, Поскребышев и Двинский, однажды писали в “Правде”, что иногда в таких случаях Сталин пишет в своем блокноте: “Ленин – учитель – друг”. Они утверждали: “В конце рабочего дня мы находили у него на столе листки бумаги с этими словами”. Нельзя исключить, – замечает Бармин, – что Сталин сам инспирирует подобные рекламные трюки, но это совсем не значит, что нам следует верить в его сентиментальность»[80].
Я отыскал эту статью секретарей Сталина, приуроченную к его шестидесятилетию. Примечательно озаглавив ее «Учитель и друг человечества», они действительно писали: «О Ленине он (Сталин. – Б. И.) думает всегда, и даже тогда, когда мысли его погружены в проблемы, подлежащие разрешению, рука его машинально, автоматически чертит на листке бумаги “Ленин – учитель… друг…” Как часто после рабочего дня уносили мы с его стола исчерченные этими словами вдоль и поперек листочки»[81].
Бармин прав, Сталин, скорее всего, рационально использовал свой въедливый синдром, действительно сознательно оставляя для секретарей исписанные бумажки. Но в надписях на книгах упоминания имени Ленина нет, а вот любимое словечко «Учитель» мы встречаем несколько раз на вклеенной карте и на последней обложке учебника С. Г. Лозинского «История Древнего мира. Греция и Рим» (Пг., 1923), на обложках книги Н. Н. Попова «Мелкобуржуазные антисоветские партии» (М., 1924), на странноватой брошюре А. Львова «Кинематографическая язва излечима» (М., 1924)[82]. Особенно красиво он расписался на обложке непрочитанной им книги А. Гастева «Плановые предпосылки» (М., 1926), на макете учебника «История Древнего мира. Т. 1», подготовленного в 1937 году коллективом авторов. Даже на полях книги французского генерала Эрра «Артиллерия в прошлом, настоящем и будущем» (1925 г.), пробуя перо, написал, а затем перечеркнул обводами все то же – «Учитель»[83]. Нет нужды продолжать перечислять другие книги. Отметим только, что хронологически они охватывают почти весь период сталинского правления, не имеют почти никакого отношения к смыслу напечатанного в книге и, скорее всего, через моторику сталинской руки отражают его глубинную психологическую установку.
75
РГА СПИ. Ед. хр. 350.
76
РГА СПИ. Ед. хр. 121. С. 537. Ед. хр. 132. С. 138. Ед. хр. 158. С. 34.
77
Микоян Анастас. Так было. Размышления о минувшем. М.: Вагриус, 1999. С. 356.
78
Микоян Анастас. Указ. соч. С. 576.
79
Волкогонов Д. Сталин. Политический портрет. Кн. 2. 4-е изд. М., 1996. С. 446.
80
Бармин А. Соколы Троцкого. М., 1997. С. 305.
81
К шестидесятилетию со дня рождения И. В. Сталина. М., 1940. С. 177.
82
РГА СПИ. Ед. хр. 188, 266, 183.
83
Там же. Ед. хр. 380. С. 278.