Страница 11 из 17
Малейшие признаки недавней улыбки начисто стерлись с ее лица. Она околдовала его одним только взглядом.
– Какого черта, что вы тут себе позволяете?
Шагнув к тортовой форме, он занял место в непосредственной близости от Магали: плечом к плечу, вернее, его локоть находился на уровне ее плеча, а бедро соприкоснулось с ее боком. В этой крохотной кухне у нее не было никакой возможности отступить в сторону, пропуская его. И он ничуть не сомневался, что она не отступила бы, даже если бы таковая возможность имелась. И ее неспособность дать задний ход вдруг вызвала в нем безумное возбуждение.
– А там абрикосовая начинка?
За ковшиком с горячим шоколадом на незажженной горелке стояла кастрюлька с оранжевой массой, которая, судя по виду и запаху, являлась свежесваренным абрикосовым джемом.
Абрикосы… Зеленые крошки молотых фисташек… Она сделала фисташковую обсыпку. И абрикосовую начинку. Ингредиенты в точности повторяют то пирожное, что она отвергла у него на прошлой неделе.
Неужели она вспоминала свой визит в его мастерскую? Мстительная улыбочка зазмеилась на его губах. Не исключено, что она настолько сожалела о своем отказе, что в итоге попыталась сама приготовить нечто с таким же вкусом?
Если он прав, то она, должно быть, сейчас в ярости от того, что он застал ее за таким занятием.
«Что… собственно… вы себе позволяете… на моей кухне? Уходите немедленно!»
Возбуждение Филиппа резко обострилось. Ему не следовало вмешиваться в ее стряпню, она, бесспорно, права. Самое элементарное правило профессиональной этики. Но сейчас, раз он уже позволил себе вмешаться, а их тела соприкоснулись, она выглядела настолько соблазнительно в своем безумном возмущении, что он испытал почти непреодолимое желание придвинуться к ней еще ближе и посмотреть, что она будет делать. Это желание разворачивалось в нем игривым львенком, выпуская свои коготки и побуждая перейти к действиям.
– И мне, пожалуй, позвольте сказать вам бонжур, мадемуазель Шодрон. Вы беспечно позволили одному черепу свалиться с частокола.
Задумчиво нахмурившись, она взглянула в сторону той предпраздничной витрины, которую отделяли от кухни два арочных прохода, а его широкие плечи полностью загораживали ей вид, и тогда царапучий львенок в нем весело заурчал и попытался выбраться на волю. Ему понравилось то, что спиной он загораживает ей обзор. Понравилось и то, что благодаря своим размерам он заполнил практически всю эту кухонную каморку. Тревожило его лишь одно: хватит ли ему самодисциплины, чтобы остаться в рамках цивилизованного поведения. Самодисциплина, ставшая одним из его лучших достижений, подразумевала, что ему не нужно даже задумываться, чтобы вести себя прилично.
Она скрестила руки на груди, не обратив внимания на то, что при этом вызывающе задела его локтем и вздернула подбородок.
– Так вы пришли извиниться?
Он в изумлении уставился на нее.
– Вы полагаете, мне надлежит извиняться? И за что же… за вашу грубость?
Она ахнула и сделала резкий глубокий вдох, а его горящий взгляд пробежался по ее груди, и тогда уже он сам едва не задохнулся. Может быть, его самодисциплина начала терять силу. Она явно ослабела и захирела еще до того, как царапающийся в нем львенок стал настойчивее выпускать коготки.
– Вы открываете свою кондитерскую на нашей улице с такой наглостью, словно нас здесь вовсе не существует. Вы ворвались на мою кухню и тут же принялись распоряжаться, словно одному вам известно, как надо готовить лучше…
Он скептически взглянул на ее тортик. Да, в этом он виноват, не смог удержаться. Но он действительно знает, как готовить лучше, чем она. Хотя ее тортик, как ни странно, смотрелся и правда соблазнительно, как в детстве у воображаемой матери, которой он не знал, поскольку его родная мать забегала на кухню только затем, чтобы чмокнуть его отца в щечку. И сам он вовсе не стал бы возражать, если бы, придя с работы домой и устроившись в уютном кресле, обнаружил, что кто-то предложил ему кусочек такого домашнего лакомства. Тогда, вероятно, он почувствовал бы себя… любимым. Продолжая сверкать глазами и не отводя от него взгляда, она сурово сжала губы, но на щеках ее вспыхнул румянец.
– Вы считаете меня грубиянкой, поскольку я не раскланялась перед вами, когда вы – да, да, именно вы! – вынудили меня прийти к вам? Не поблагодарила ваше высочество за то, что вы проедетесь здесь на породистом белом жеребце, втоптав в грязь труды всей жизни скромных островитянок?
Что за ерунду она говорит? Подобного он и в мыслях не держал. Неужели со стороны его действия выглядят так ужасно? Неужели она в самом деле воспринимает его в таком жутком свете? Теперь уже он скрестил руки на груди. Сознавая, насколько он выше своей визави, Филипп проделал это движение со всей осторожностью, чтобы не задеть гордо вздернутый подбородок хозяйки.
– Я полагаю, вы грубы, – заявил он, – потому что вы именно грубы. Даже если у вас и возникли какие-то сложности из-за меня, вы могли изложить их в вежливой форме. С элементарной вежливостью. По меньшей мере вы могли принять высказанное мной мирное предложение.
Ее брови протестующее дернулись. Несмотря на то что ее дерзко вздернутый носик едва возвышался над его скрещенными на груди руками, она продолжала крепко стоять на каблуках, не отступив ни на шаг, словно не сдающий позиций боксер. Кровь вскипела в его жилах, львенок издал дикий рев, безнадежно стремясь на свободу.
– Вы имеете в виду то самое миндальное пирожное, из ваших фирменных макарун?
Она произнесла последние слова с таким презрением, что он едва сдержал всплеск ярости. Как раз сегодня утром один дубайский шейх прислал личный самолет за коробками этих макарун, чтобы его гости могли испробовать свежайшие фирменные ракушки. А раз в неделю он отправлял их самолетом множеству кинозвезд из Голливуда. Все, кто попробовал его фирменное пирожное, тут же спешили выйти в Интернет и, истекая слюной, искали новости о его изысканной выпечке. На прошлых выходных он готовил десерты для вечеринки президента Франции. И это не приводило его в волнение. Для него это стало привычным делом. Он же – Филипп Лионне. Хотя он уже упоминал ей об этом.
– Вы очень высокого мнения о своей персоне, я права? – продолжила она.
«В общем… да», – мысленно ответил он.
– Таким, как вы, по-моему, ничего не стоит вторгнуться в чужие владения, чтобы украсть чужих клиентов и попытаться в знак примирения подсластить горькую пилюлю приторной сладостью?
– Un petit peu de sucre[25], – машинально возразил он. – Одно из моих лучших… – Опомнившись, он не договорил фразу, но, к сожалению, сказанного не воротишь.
Он не мог начать снова и стереть из ее памяти эти свои слова: «Одно из моих лучших». От ее ироничного взгляда все в нем вдруг возмутилось.
– Я лишь проявил вежливость. Предложил вам попробовать одно из моих… то есть… – Он вновь запнулся и умолк, но через мгновение попытался продолжить: – Я приготовил то пирожное своими собственными ру…
Она насмешливо скривила губы.
Он вцепился пальцами в бицепсы, изо всех сил подавляя желание обхватить ее за плечи, поднять и поцеловать. Кто бы мог подумать, что у себя в мастерских он славится невозмутимым самообладанием. Знаменитый своей невозмутимостью шеф-повар.
– А знаете, – едва слышно проговорил он, сознавая, что его голос предательски срывается на хрип, – вам следовало попробовать его. Всего лишь одна эта проба могла бы перевесить все ваши домыслы.
Ее глаза сверкнули. Естественно. Да, она размышляла, пусть и недолго, о том, не упустила ли она нечто невообразимо потрясающее.
А он подумал о том, что стоит, пожалуй, дать ей еще один шанс.
Атмосфера в этом помещении вдруг стала угрожающе напряженной, словно два титана столкнулись в тесном лифте. С одной стороны – раскаленные горелки, оплошность недопустима, а воздух насыщен сводящим с ума, соблазнительным ароматом горячего шоколада.
25
Совсем немного сахару (фр.).