Страница 10 из 14
— Поищу их сиятельство, — решил дворецкий, и опять же без слов было ясно: речь о князе.
Маликульмульк остался у двери, а Егор Анисимович вдоль стенки, огибая группы нарядных гостей, отправился на поиски князя Голицына. Вернулся он еще более расстроенный — того нигде не было.
— Я пойду в столовую, — сказал Маликульмульк. — Там побуду. Глядишь, он найдется — так ты за мной пошлешь.
Он полагал просто посидеть на стуле вдали от шума и обдумать неприятное положение. Но именно там он и обнаружил князя. Голицын сидел смирно в уголке и следил, как расставляют на длинном столе посуду. Вид у него был отрешенный. Маликульмульк подошел и невольно загородил от него своей мощной фигурой половину стола.
— Что, братец, опростоволосились мы? — спросил Сергей Федорович, привычно щуря левый глаз. — Чему только эту Машку учили? Врывается, чуть не плачет, ну — малое дитя. Хорошо еще, на весь замок не прокричала, что на приеме у Голицыных итальянцев обокрали. Дивлюсь еще, что сами итальянцы с воплями в гостиную не вломились. Княгиня рвать и метать готова, а нельзя. Я, вишь, сюда от нее сбежал…
— Ваше сиятельство, это кто-то из дворни, уж не обессудьте, — сказал Маликульмульк. — Комнаты итальянцам отведены были на отшибе, но мимо них сподручно кушанья из поварни носить, свернешь в сторонку — и вот они.
— Что тебе известно про это дело? С чего ты взял, будто наши людишки согрешили?
Маликульмульк рассказал все.
— Кто-то из лакеев или даже из кухонных мужиков мог видеть ненароком, что оба Манчини вошли в комнату со скрипкой, а вышли без оной. А коли кто-то из гостей вздумал выследить скрипача, то почем ему знать, как разместили итальянцев? Квартет в это время был в своей комнате, собирал пожитки, в гостиных его, выходит, не было. Вор же не знал, что квартет помещен отдельно, а певцы и оба Манчини — отдельно. А дворовые люди, во-первых, знали это, а во-вторых, пробегая мимо, видели, кто вошел, а кто вышел.
— Резонно… — отвечал князь, сильно недовольный всей этой историей. — А для чего им такая скрипка? Если они пойдут ее продавать, то тут же их с этой скрипкой схватят и в управу благочиния препроводят. Музыкальные торговцы не дураки.
— А для того, может статься, что кому-то из них большие деньги за эту скрипку пообещали.
— Магистрат? — насторожился князь и даже чуть приподнялся над стулом.
— Магистрат? — удивился Маликульмульк и вдруг сообразил: — А отчего бы и нет? Месть мелкая и подлая, однако ж месть. Сплетен и ехидства будет на всю Ригу — у Голицыных бродячего музыканта обокрали. С них станется!
— Нет, мои людишки, может, и дураки, да верные, — подумав, возразил князь. — Да и не так долго они тут живут, чтобы к кому-то немцы ключик подобрали. Хотя, пожалуй… один-то немец в моей дворне есть…
Речь шла о враче — Христиане Антоновиче Шмидте. Это был один из тех столичных докторов-немцев, что, весь век проведя в России, по-русски и дюжины слов не нахватались. К счастью, по-французски он говорил сносно. Кто-то рекомендовал его княгине как знатока детских болезней, когда младшие мальчики были совсем крошки. Он был принят на службу, стал домочадцем, поселился в Зубриловке — и считался своим человеком в доме. Однако ж немец. Как знать, не сыскалась ли в Риге у него родня. Старику за семьдесят — одному Богу ведомо, откуда он взялся в столице и где странствовал в молодости.
— А в замке ли он? — спросил Маликульмульк. — В гостиных я его не видел, кажись…
— Да ему там и нечего делать. Ступай-ка, братец, загляни к нему в комнату. И сейчас возвращайся.
Маликульмульк поклонился и отправился исполнять приказание. Право, чем дольше слоняться по замковым коридорам — тем больше надежды, что первый гнев княгини пройдет и уже можно будет явиться к ней на глаза. Он знал эту породу женщин — смолоду бойких, а к середине жизни и под старость заматеревших, грозных и опасных. Он боялся таких женщин — боялся иногда до пота, крупными каплями выскакивавшего на лбу, до самых стыдных проявлений человеческой натуры боялся.
Он шел, а слуги, тащившие тарелки и блюда, боязливо уступали ему дорогу. Собьет этакий медведище с ног — и не заметит. Чем дальше от гостиных — тем ему делалось легче. Даже пришло в голову, что неплохо бы спрятаться в канцелярии. Там сейчас холодно, да тихо. Выкурить трубку и хорошенько подумать о случившемся.
В каждой беде есть виновник. Пока не сыщут настоящего — всякий на сию роль годится. Кто ходил приглашать итальянцев? Кто ввел их в дом? Кто должен был присматривать за ними? То-то… На него выльют первый ушат грязи. А потом, когда все утрясется, приласкают: приходи, Иван Андреич, книжку вслух почитать, мы без тебя соскучились!
Сладко быть Косолапым Жанно, у которого брань на вороту не виснет. Только не ждите от Косолапого, чтобы он написал обещанную пиеску. Его дело — сидеть за столом и есть за троих, потом — курить трубочку, забывая стряхнуть с себя клочки табака, потом — прочитать Лафонтенову басенку о причудливых зверях. И все довольны, и сам он — сыт и доволен, более ни в чем не нуждаясь…
Сладко спать в берлоге. И смотреть во сне картинки, на которых — юный господин Крылов во всем блеске скандальной славы, овеянный радужными надеждами, возомнивший себя философом, издателем, драматургом, поэтом, музыкантом, только что не певицей Лизонькой Сандуновой. Все миновало — и даже мечты о Большой Игре, обуревавшие этой осенью, малость попритихли. Даже философом сам себя Маликульмульк уже не считает — философу место в старой башне, а он как раз из башни сбежал.
Но сейчас придется пробудить в себе философа. Ибо потребна тонкость разума, тонкость и стремительность.
Какой сукин сын утащил адскую скрипку итальянского некроманта?
Маликульмульк опомнился перед самой докторской дверью. Постучал — ответа не было. Герр Шмидт или отсутствовал, или лег спать, да и пора бы — полночь близится!
А может, затаился? Прячет под тюфяк скрипку работы Гварнери дель Джезу? Нет — стоя на шатком табурете, укладывает ее на высокий шкаф. Хоть бы догадался завернуть в полотенце, что ли!
Тут пробудившийся философ задал себе вопрос: отчего похититель вынул скрипку из футляра? Не поленился, не пожалел времени, размотал три покрывала, хотя быстрее и безопаснее всего было бы унести вместе с футляром. Что значит сия причуда?
Он еще постучал в дверь. Никто не отозвался. Подозрения возникли самые неприятные — герр Шмидт должен быть готов примчаться на призыв княгини в любое время, да не в ночном колпаке, а в напудренном паричке.
И Маликульмульк пошел обратно в столовую — докладывать князю, что доктор куда-то подевался.
В гостиной князя уже не было — туда вот-вот должны были явиться гости, приглашенные к ужину. Маликульмульк догадался и поспешил к комнатам итальянцев. Там он и нашел князя вместе с его личным секретарем Денисовым.
Голицын говорил по-немецки, этот язык он знал превосходно, а певцы слушали понурясь. Маликульмульк прибыл к концу речи, но смысл ее уловил сразу: Голицын готов был отпустить итальянцев восвояси, уплатив им за выступление, но с одним условием — их вещи должны быть обысканы. Когда будет твердая уверенность, что никто из них не прячет драгоценную скрипку в своем имуществе, — тогда прибудут экипажи, и господа артисты поедут в свою гостиницу.
Князь при необходимости бывал неумолим. Маликульмульку не выпало воевать вместе с ним против турок, но он видывал князя за шахматной доской. Да и в стычках с магистратом князь показал себя серьезным противником. У итальянцев не было иного выхода — они показали свои шубы, а певицы открыли баул, один на двоих. Скрипки там, понятное дело, не нашлось. Тогда Голицын велел Денисову расплатиться с артистами, прибавив сколько полагается за беспокойство, повернулся и ушел. Этот обыск был устроен скорее ради очистки совести — теперь Голицыну было неловко, но он уже хотя бы знал, что похититель — либо кто-то из дворни, либо кто-то из гостей, и неизвестно, что хуже.
Маликульмульк остался — он пригласил сюда итальянцев, он считал своим долгом извиниться перед ними и проводить их хотя бы до дверей.