Страница 49 из 79
— Кто вы? — тихо спросил Сёма.— Здесь только я и бабушка. В постели больной дед.
— А ну, давай нам деда! — закричал рябой.— Посмотрим иа него. Может, большевика ховаете?
Он рванул одеяло, и старнк, заросший, испуганный, жалкий, вскочил на постели.
Бабушка упала на колени; рыдая, хватала она чей-то сапог. Её оттолкнули пинком ноги. Побледневший Сёма бросился к кровати деда и, вспомнив что-то, закричал:
— Прочь! Прочь, разбойники! — В его руке блеспул топор.
Теряя себя, обезумевший, готовый рубить и избивать, бросился Сёма иа рябого. Его быстро схватили за руки, обезоружили и связали.
— Сволочь! — проговорил рябой, с удивлением глядя иа Сёму.— Ведите его за мпой. До батьки!
Тяжело дыша, Сёма вышел из дому. Бабушка протянула к нему руки, по он не смог обнять её. Куда идти? Зачем? Он понимал, что теперь уж конец, и он ие был готов к нему, хотя долго и часто думал о смерти. Бежать, бежать! Но его держали крепко, с обеих сторон.
На площади у гаснущего костра сидели люди. Тут же уныло топтались лошади. Худой близорукий человек, в очках, в чёрной косоворотке с широкими рукавами, сидел в коляске, склонивши голову. Куртка, пебрежно взброшенная на плечи, сползала вниз.
— К тебе, батько,— сказал рябой и ткнул Сёму вперёд.— Убийца, с топором бросился!
Батько поправил очки и, сморщившись, взглянул на рябого, потом на Сёму.
— Какая тоска! — с досадой в голосе сказал он.— Какая тоска!.. Развяжите мальчишке руки!
Выполняя приказание, рябой недовольно пробурчал:
— Мы б его там кончили. К вам привели. Может, спытаете? Не большевик, а?
Батько закрыл глаза и, качая головой, повторил:
— Боже мой, какая тоска!.. Отпустите мальчишку!
Рябой растерянно развёл руками. Сёма с недоумением посмотрел на батьку — и побежал.
— Теперь стреляйте,— сказал батько и, блеснув стёклами, поднял свои маленькие глаза на рябого.— Стреляйте, прошу вас!
Рябой быстро вытащил из кобуры наган и, прицелившись, дал три выстрела. Сёма, не оглядываясь, иродоли{ал бежать. Батько, сощурившись, брезгливо взглянул на дымящийся револьвер рябого и, схватившись за голову, закричал:
— Боже, какая тоска! Вы даже стрелять не умеете!
Сёма был уже дома.
ПО ПРОСЬБЕ НАСЕЛЕНИЯ
Офицер армии интервентов Магнус вместе с вверенным ему отрядом форсированным маршем шёл на Крупин.
В местечке близ реки Чернушки Магнус остановился всего лишь на один день, уступая настойчивым просьбам самого населения.
Купцы второй гильдии господа Магазаник и Гозман почтительнейше приветствовали офицера великой армии. Магазаник вышел на тракт с маленькой бархатной подушечкой в руках. На подушке лежал плоский почерневший ключ. У Магазаника было лицо человека, совершающего подвиг. Он поднял правую руку, степенно поклонился офицеру и сказал:
— По старинному обычаю нашему, вручаю вам, господин офицер, ключ от дома нашего. Отныне наш дом — ваш дом.
Магнус приподнялся в седле и с нескрываемым любопытством взглянул на Магазаника. «Чёрт возьми, забавный старикашка! — подумал оп.— Может быть, у него искупаться можно?» Утомлённый семнадцатидневным переходом, он представил себе широкую постель с огромным количеством подушек, и ему стало приятно и весело. Он ловко спрыгнул на землю и вместе
с адъютантом пошёл вслед за купцами. Ноги его отвыкли ходить и передвигались медленно, как бы вспоминая.
В доме Магазаника был приготовлен обед на девять персон. Офицер вошёл в зал и, заметив большое овальное зеркало, подошёл к нему. Давно уже Магнус не видел себя, но вид его был печален. Заросший рыжей, колючей щетиной, с покрасневшим т глазами и постыдно грязным воротником, он не был похож па себя. Магнус поклонился и вышел. Магазаник, угадав его желания, приказал приготовить вашу, отнести чистое бельё и бритву. Или, может быть, вызвать парикмахера? Но господин офицер любезно ответил, что в пути он бреется только сам и только собственной бритвой.
Обед был пазиачеп па три часа дня. Обычно привыкли кушать в это время. Господин офицер приводил себя в порядок. Обед задерживался. Хозяева были голодны и терпеливы. Они ждали молча. Только сын Магазаника, гимназист Нюня, нервничал, подтягивая мундирчик. Шутка сказать, сидеть рядом с инострапным офицером! Только какая от этого" польза, если никто не видит? Нюня был бы рад привезти в местечко и выстроить у окна весь свой класс, чтоб смотрели и умирали от зависти: вот Нюня поздоровался с офицером за руку, вот Нюпя подал чашечку с хреном, вот Нюня подвинул горчицу... Завидуйте, шакалы!
Магнус вышел в столовую тщательно выбритый, пахнущий сиренью и довольный всем на свете. Он сощурил свои грустные голубые глаза и молча поклонился. У него было превосходное зрение, но он знал, что ему очень идёт, когда он щурит глаза. На столе дымились яства, в высоких гранёных графинах стояла русская водка, настоенная на лимоне. Магнус присел к столу и с удовольствием положил на колени белую хрустящую салфетку. Он поднял бокал за победу, и все почтительно встали со своих мест. Нюня вздыхал, корчился и завидовал. Против каждого прибора стояло два бокала — большой и маленький. Рядом с его тарелкой ничего пе было: ему не разрешали пить.
Магнус обвёл глазами присутствующих и принялся за еду. Он ел медленно, тщательно разжёвывая и причмокивая. Молодая женщина с высоким бюстом услужливо предупреждала его движения, протягивая булку, перец, масло. У неё была пышная, вьющаяся причёска и большие карие влажные глаза. Магнус склонился к Гозману и тихо спросил:
— Кто это?
Гозман, иронически улыбаясь, ответил:
— Вторая жена хозяина!
Магнус понимающе кивнул головой и усмехнулся:
— В этом есть какая-то преемственность. Кажется, царь Соломон завещал на смертном одре обложить себя юными девами?
Гозман громко засмеялся, и вслед за ним расхохотались Магазаник и все обедающие, хотя никто, кроме Гозмана, не слышал, что сказал офицер.
Протягивая Магиусу портсигар, Магазаник пожаловался:
— Всё нетвёрдо, господин офицер. Земля дрожит. Большевики, смута. Необходим порядок.
Магнус поднял руку и встал:
— Каждый должен знать, чего он хочет. Мы хорошо знаем, чего хотим. Кроме того,— помолчав, добавил Магнус,— будьте мужчинами, будьте тверды, господа. За твёрдость! — Он поднял бокал и залпом осушил его.
Обед подходил к концу. Магнус подошёл к окну и, мечтательно пуская кольца голубоватого дыма, произнёс:
— Чудесная провинция, господа! Зелёные луга, тихие реки и какая-то, знаете, вкусно пахнущая земля.— Он поковырял во рту зубочисткой и глубоко вздохнул: — Поэзия! Мать лириков.
Закрыв глаза и покачивая головой, он прочитал нараспев какое-то стихотворение на чужом, непонятном языке.
— Не правда ли, господа, прекрасно?
Гозман смущённо молчал. Магазаник строго посмотрел на Нюню, он считал: раз сын в гимназии изучает латынь и бормочет что-то про Цезаря и Вергилия, то ужо сейчас он должен всё понять. Но Нюня не слышал певучих стихов. Вылупив глаза, он с завистью уставился в блестящие ботфорты офицера. «Это вам пе штиблеты с ушками!» — тоскливо думал Нюня.
В это время в зал вошёл адъютант и, взявши под козырёк, обратился к офицеру.
— Простите, господа,— сказал Магнус, бросая салфетку на стол.— Маленькое распоряжение...
Он выслушал адъютанта и, подняв палец, отдал приказание.
...Господни адъютант передал ожидавшим его на крыльце солдатам, что им даётся двенадцать часов для исполнения приказа. Но... строжайшее предупреждение: соблюдать совершенную тишину и порядок. Ни одного выстрела! Должно быть тихо! Господин офицер семнадцать дней не спал...
...В семь часов утра, когда Магазаник от лица населения приветствовал офицера великой армии, Сёма, бабушка, дед, Доля, Шера, Пейся, его братья, отец и беременная мать поспешно спускались по широким черпым ступеням в погреб. Ноги боялись темноты. Было уныло и сумрачно. Пахло кислой капустой и сырой могильной землёй. Но выбирать не приходилось. Лучше побыть в этой яме день, чем в другую лечь навсегда.