Страница 10 из 80
Чудный дворец, окруженный роскошным парком! Громадные ворота с гербом владельца – какого-то генерал-адъютанта кайзера, сейчас – командира кавалерийского корпуса на войне, как я потом узнал. Ковры из роскошных цветов обрамляли парадный подъезд и вестибюль-веранду с мраморными колоннами и балюстрадой.
Из приемной мы пошли в огромный зал-столовую и остолбенели от удивления! Громадный длинный стол, персон на сто, был накрыт и сервирован всевозможными закусками и блюдами, и ассортиментом разных вин и водок, вазами с цветами и т. д. Но видно было, что обед был еще не кончен, когда неожиданная весть о поражении и отступлении Макензеновского корпуса пришла сюда… Произошло повальное бегство от этого стола, из этого замка хозяев и гостей, всех до одного! На многих тарелках лежали взятые яства, почти нетронутые, и вино в бокалах, не выпитое…
За залом следовал огромный роскошный салон с двумя белыми концертными роялями: один из них был раскрыт с развернутой на нем сонатой Бетховена… Далее блестела паркетом анфилада роскошных комнат, но мы туда не пошли. Я только обратил внимание на огромную, чудной работы серебряную группу всадников («атака кавалерии»), стоявшую на столе в углу зала под стеклом. Надпись гласила, что это подарок офицеров разных полков N-ской кавалерийской дивизии своему начальнику. Где-то он теперь? Чует ли, что скоро от его замка останутся лишь развалины?!
Случилось следующее.
В тот же день вечером, когда начальник русской 3‑й кавалерийской дивизии, генерал-лейтенант (фамилия его, кажется, Бельгард), на террасе с мраморными колоннами читал своим командирам полков приказ о дальнейшем движении дивизии, неожиданно из одного окна прозвучал револьверный выстрел и начальник дивизии пал мертвый, пораженный пулею в сердце!..
Бросились искать убийцу, обыскали весь дворец, все погреба, сараи и чердаки… Убийца пропал!..
Командиры полков уехали к своим частям, а… ночью огромное зарево осветило всю окрестность!.. Говорили, что это казаки, из мести за смерть любимого начальника, совершенно разрушили и сожгли это имение.
В данном случае это была месть, но, вообще, меня поражала эта удивительная страсть казаков к разрушению.
Часто, бывало, входишь в немецкую усадьбу, и если раньше побывали здесь казаки, то находишь ужасные следы разрушения: разбитые двери, окна и зеркала, пианино, буфеты, разорванные картины на стенах, пропоротые пиками диваны, кресла, даже постели!
Беззаветная удаль и храбрость казаков, вроде Крючкова, прославившегося в первой стычке с немецкой разведкой: один против десяти немцев! И рядом – казаки-хулиганы, «храбрость» которых в разрушении имущества мирных жителей!
Итак, опрокидывая небольшие части немецкой разведки, 27‑я дивизия достигла реки Алле.
14 августа в пять часов вечера наш полк вступал в Алленбург, старинный городок с семисотлетней кирхой и узкими улицами, совершенно оставленный жителями. Здесь, на станции железной дороги, нашли мы огромные склады консервов, особенно много сгущенного молока, каковое и было роздано во все роты и команды. Между прочим, осмотрели мы здесь унтер-офицерский клуб местного пехотного полка. Прекрасное помещение и обстановка, богатая библиотека, всевозможные пособия для решения тактических задач, хорошие стенные карты, портреты кайзера и разные батальные картины в красивых рамах. Вообще, видна забота о своих унтер-офицерах.
Авангард дивизии, 107‑й Троицкий полк, ушел вперед. Наш 4‑й батальон выставил сторожевое охранение на западной опушке города. Когда ночью я поверял свои полевые караулы и заставы, я невольно залюбовался средневековой архитектурой домов с узкими уличками и светотенями от яркой луны. Особенное впечатление производила маленькая, но стильная, вымощенная плитами площадь со своей высокой старинной кирхой, длинным каменным бассейном для воды, памятником какому-то герою и двумя вековыми аллеями каштанов, кленов и лип. Эта площадь напомнила мне декорацию из «Фауста». Но вместо дивной музыки Гуно где-то вдали послышались отдельные выстрелы, и мимо меня промчался казачий разъезд с донесением, совершенно нарушив ночную тишину этого средневекового городка.
С 15 августа 1‑я армия продвигается с небольшими стычками своих авангардов с немецкими арьергардами до линии дальних фортов Кенигсберга – Лабиау, Тапиау, Домнау и Прейсиш-Эйлау. Здесь армия, несмотря на слабое сопротивление немцев, остановила свое дальнейшее продвижение вперед по приказу командующего северо-западным фронтом генерала Жилинского, ввиду общей обстановки.
Шли местные бои, но немцы оказывали упорное сопротивление, кое-где переходя даже в наступление. Очевидно, они собирались с силами, чтобы по всей линии перейти в наступление.
Население здесь оставалось на местах, и даже на наших глазах немцы исполняли свои полевые работы. При проходе нашего полка через одно местечко меня неприятно поразили шутки и критические замечания мирных жителей, следивших за нами с ироническими улыбками, словно это не на войне, а в мирной обстановке, на маневрах проходит свой полк куда-то на ученье. Так же спокойно глядел на нас толстый немец, сидевший развалившись, с сигарой в зубах, на машине-сенокосилке, запряженной парой породистых лошадей.
В один из этих дней полк занимал позицию около Клейн-Шонау (Klein-Schonau); немцы атаковали нас, подвезя сильную артиллерию, бой шел целый день до вечера. Немцы отошли. Много было убитых и раненых, которых увозили в полевые госпиталя.
В этот вечер, часу в восьмом, я со своей ротой назначен был в сторожевое охранение по северо-западной опушке леса Фришин у деревни Бебер-Свальде. От места боя у местечка Клейн-Шонау до этой деревни (путь шел лесом, вдоль железной дороги от Фридланда на Тапиау) расстояние было более десяти километров. Страшно изнуренная целодневным боем у Шонау, моя рота скоро идти не могла, и мы пришли к месту сторожевого охранения только в одиннадцать часов вечера, а пока я связался телефоном с соседней ротой 108‑го полка (правее меня) и расставил свои караулы и заставы, было далеко за полночь.
Днем в этом месте шел бой (район 108‑го Саратовского полка), и сейчас все увеличивавшееся зарево зажженной артиллерийским огнем усадьбы начало освещать и наши, только что вырытые, окопы, которые могли быть обнаружены немцами; поэтому, несмотря на сильное утомление, пришлось перенестись в тень, на самую опушку леса, и снова окапываться ввиду близкого противника.
В этой тяжелой обстановке, когда совершенно надорваны были наши физические силы – в дневном бою, десятикилометровом переходе, занятии участков охранения и копании окопов, – я особенно оценил своих помощников – подпрапорщиков и унтер-офицеров. Офицеров в моей роте уже в это время не было: поручик Кульдвер был прикомандирован к штабу полка (помощником адъютанта), подпоручик Врублевский временно командирован в штаб корпуса за пополнением полка запасными, а подпоручик Бадзен, раненный в бою 7 августа под Гумбиненом, еще лежал в госпитале. Обязанности офицеров исполняли мои кадровые унтер-офицеры, и только благодаря им в эту ночь все полевые посты, караулы и заставы точно заняли указанные мною места и окопались, вполне приготовясь, в случае появления противника, встретить его. Чувство долга и присяги и старая дисциплина преодолевали все!
Наконец, чтобы отдохнуть, я прилег в темноте на целую кучу брошенных немецких шинелей и ранцев. Голову положил на что-то твердое, как мне показалось – немецкий ранец, и сейчас же стал засыпать. И вот, слышу сквозь сон, как дежурный телефонист говорит мне: «Ваше высокоблагородие! Ведь вы легли на убитого немца!.. Пожалуйте лучше сюда, к нам в окоп, к телефону». Я поднял голову и, действительно, при свете электрического фонарика увидел труп убитого немецкого солдата, на спине которого лежала моя голова!..
Но нервы за время всех боев уже так были притуплены, утомление от трех почти бессонных перед этим ночей так было велико, что я, как только лег на новое мес то, сейчас же крепко заснул под охраной двух бодрых, выспавшихся днем телефонистов. По счастью, в эту ночь немцы нас здесь не побеспокоили. Рано утром по телефону получил приказание снять сторожевое охранение и присоединиться к полку.