Страница 40 из 48
Парис не знал, что ответить. Он не подготовился к уроку философии и никак не ожидал найти в дилере блэк-джека преподавателя. Поэтому Парис повторил:
– Ты знаешь людей.
– Видать, не тех знаю.
– Слушай, я не в курсе, кто там и чего, но я тебе прямо скажу. Ты можешь зашибить нормальные бабки.
– Наркотой не торгую.
– Речь не о наркоте. Речь о музыке.
– Ну, если ты решил шутки со мной шутить...
Парис оборвал Брансона бойкой жестикуляцией:
– Брось, брось. Ты знаешь Яна Джермана?
– Певец, что ли. Говном захлебнулся в Лос-Анджелесе или что-то типа того.
– Ага.
Брансону стало противно:
– Сраный Лос-Анджелес.
– У меня есть его запись.
– Его за...
– Его последняя музыка. Она у меня.
Из казино донеслись громкие свистки и позвякиванье. Кто-то зашиб джек-пот в автомате и радостно заулюлюкал. Брансон даже не обернулся. Он знал, что это дешевый автомат и волноваться не стоит. Во всем городе не нашлось бы игрального автомата, способного облегчить жизнь, изменить участь или поправить дела игрока из "Юнион плаза". В лучшем случае – чуть приостановить кровотечение.
– Не гонишь? – спросил у Париса Брансон.
– Не гоню, – ответил Парис. – Это сейчас самая раскрученная музыка, и он откинулся, понимаешь, загнулся, а то, что от него осталось, – у нас в руках. Переписать. Продать. Что угодно. Деньги сами просятся в руки. Сами.
– И сколько мне будут стоить эти деньги?
– Десять тысяч.
Брансон посмотрел на Париса пустыми глазами.
Парис вспомнил, как он выбивал миллион долларов из Чэда Бейлиса. Какие дикие фантазии нахлынули на него тогда! Деньги оказались шоколадными. Они растаяли, прежде чем он успел положить их себе в карман. Миллион долларов...
– Три тысячи, – сказал Парис в ответ на взгляд Брансона.
– Не умеешь ты разводить людей на деньги. Я слушаю запись и, если она подлинная, даю тебе пятеру.
– Пятеру. Это хорошо. Это нормально. Спасибо, друг. Я...
Брансон поднял вверх палец, и Парис замолчал.
– Ну, ну. В этой музыке целое состояние, а ты мне отдаешь ее всего за пять штук? А еще чего надо?
– Больше ничего. Хватит.
Парис опять ощутил на себе орлиный взгляд Брансона. Брансон в этом деле был мастер. Бросая орлиные взгляды, он метал карты на зеленое сукно по восемь часов в день. Пять дней в неделю. На протяжении семнадцати лет. Да, Брансон умел смотреть свысока. Ответ Париса был краток:
– Мне нужны деньги. Я хочу свалить, и мне нужны деньги на дорогу. Сказке конец, приятель. Сказке конец.
Голос Париса звучал просительно. Сказке еще не конец. Брансон понимал это. Было что-то еще, но Брансон не наседал.
– У тебя кассета с собой? – спросил он.
– В гостинице оставил. Могу принести через полчаса.
– Деньги будут через пятнадцать минут. Я тебя жду.
– Я мигом.
Парис встал, собрался уходить. Но не успел сделать и шагу.
Из зала, где полным ходом шло представление, вышли танцовщицы: мастерства на три с плюсом, зато внешние данные – первый сорт. Их была целая команда, но Парис обратил внимание только на одну. На ту, чьи ноги с тугими ляжками вырастали из насколько короткой, настолько же узкой юбки. На ту, чей лифчик прикрывал так мало, что вообще был необязателен, а прикрывал он не что иное, как пару великолепных грудей. На ту, у которой были золотисто-каштановые волосы и голубые, пронзительные, как рентгеновский луч, глаза; на ту, которая сводила мужчин с ума без всяких усилий.
Откуда-то издалека, похоже, с противоположного берега Атлантики, донесся голос Брансона:
– Да, братишка, я понимаю. Каждый день на это дерьмо смотрю, а ничего не меняется. Как будто идешь ко дну и тебе все равно. Летишь вниз головой в огонь, набирая скорость. Она сколочена, как хороший "фолькс", такой позволишь топтать себя сколько влезет, будешь терпеть и улыбаться. От одного взгляда на это весь мир летит в тартарары, и ты не проявишь мудрость, даже не попытаешься... Да, я понимаю. Понимаю. И представляешь, какая трагедия: такая девчонка, а предпочитает черных.
Парис едва почувствовал, что Брансон дважды хлопнул его рукой по плечу, а потом сказал: "Жду тебя с деньгами".
Париса как будто поймали лучом истребителя из "Звездного пути", он почувствовал, как его тянет к женщине с каштановыми волосами. Каштановые волосы, очень клевая грудь.
Парис всегда западал на клевую грудь.
В роскошной лас-вегасской гостинице на Стрипе, на двенадцатом этаже, по коридору от лифта, был номер 12-101. Мини-люкс. Дверь заперта, а на ручке – табличка "Не беспокоить".
Может, Маркус задремал, думал, подходя к двери, Джей. Его по-прежнему одолевали фантазии. Может, Маркус просто в очередной раз принял душ и вытирает полотенцем блестящие капельки, усеявшие его...
Джея вдруг всего передернуло. Он с трудом унял дрожь, чтобы провести карточкой-ключом по электронному замку. С этим он кое-как справился, открыл дверь, но табличка "Не беспокоить" осталась на прежнем месте.
– Маркус?..
Первое, на что обратил внимание Джей, был запах: пахло дымом. Сигаретами, чем-то еще. Какой-то тройной запах. Один из запахов показался знакомым – так, только острее, пахнет шутиха. Второй странный – вроде жареного мяса. Третий... Канализацию, что ли, прорвало?
– Маркус, я вернулся.
Окна были затянуты обязательными вегасскими шторами индустриальной эпохи. В комнате царил мрак. Джей добрался до окон, схватился за шторы, раздвинул их рывком. Лучи солнца осветили номер. Лучи солнца осветили труп Маркуса. Труп, покрытый следами затушенных окурков, ожогов, волдырей. Истерзанная плоть. Труп лежал на собственных испражнениях: в момент кончины ослабли мышцы сфинктера, высвободив фекальные массы. Голова трупа была вспорота пулей ото лба до основания черепа.
Джей посмотрел на Маркуса, но не проронил ни звука. Зрелище смерти будто двинуло ему под дых, выбив воздух из легких. Джей пошатнулся, задыхаясь.
Прошло какое-то время – секунда? вечность? – и Джей начал оседать, сползая на пол и одновременно наклоняясь к трупу.
– Маркус...
Не обращая внимания на кровь, на слизь, по-прежнему сочившуюся из трупа, на сгустки фекалий, Джей сгреб в охапку останки Маркуса и стал качать на руках.
– Нет, нет, нет. Не умирай, – причитал Джей. – Прошу тебя... нельзя так. Тебе нельзя умирать.
Что-то бросилось Джею в глаза, прорезавшись из глубин отчаяния. В солнечном свете, пробившемся сквозь пелену слез, мятые обрывки глянцевой бумаги на полу вспыхнули наподобие Святого Грааля[15]. Джей не мог их не заметить. Он положил Маркуса на пол и собрал обрывки.
Это не документы.
Это изорванная фотография. На одном из клочков виднелось маленькое лицо. Лицо Париса.
Джей сказал трупу:
– Это был он, да? Это его рук дело.
Внутри Джея сейчас же что-то искривилось и деформировалось, потом выскочило вон, как вырвавшийся на свободу вирус. В нем произошла какая-то революция, эволюция или просто перемена, в общем, он был уже не тем Джеем, который только что вошел в комнату. Он стал совсем другим человеком, нежели минуту назад, когда раздвинул шторы и солнце осветило изуродованный труп его воображаемого любовника в снятом ими на двоих мини-люксе лас-вегасского отеля. Как в той истории Маркуса про свершившую в нем переворот прогулку из Бриджпорта, Джей вдруг обнаружил, что им владеет доселе незнакомое чувство и связанное с ним намерение. Им овладела ненависть чистейшей пробы. Джей был намерен убить.
– Он труп, – пообещал Джей Маркусу и легонько хлопнул Маркуса по лицу. – Клянусь тебе, что он труп. – Джей нагнулся, коснулся губами губ мертвеца и очень нежно поцеловал их. Этот поцелуй сумасшедшего, терзаемого странной, неизъяснимой тоской, при всей ненормальности заключал в себе столько нежности, преданности и страсти, столько потаенной, но самой настоящей любви, какие редко доступны тем, кто целуется при гораздо более "нормальных" обстоятельствах.
15
Святой Грааль – святая чаша, из которой якобы пил Спаситель перед предательством Его. По другому преданию, Иосиф Аримафейский, собиравший в нее кровь распятого Христа, увез чашу в Англию. Мистический культ Чаши – Святого Грааля – восходит к языческим, вероятно кельтским, или еще иберийским мифам.