Страница 30 из 47
Мне кажется тогда: науке не измыслить точности, бреду не создать фантазии, искусству не добиться гармонии и смелости, которыми не обладали бы в зародыше, в идее или в несомненной и великолепной законченности структуры, формы, рисунки камней.
Минералы — исходный запас, основа существования всего, что способно растворяться, истощаться и рассеиваться, — включая, быть может, откровения грезы и головокружительный восторг. Минералы убеждают меня: фантазия — лишь одно из мыслимых продолжений материи.
Я бы не спешил занести в разряд мудрых речений поговорку: «несчастный, как камни». В самом деле, где найти покой более невозмутимый, речь более лапидарную, славу, построенную на более прочном фундаменте?
Камни, даже в манере письма вы даете мне образец: чужой, лаконичный, твердый.
II. Хищения
Посвящая одну из книг «письменам» камней, я, разумеется, вкладывал в это слово самый дерзкий метафорический смысл. Я и представить не мог, чтобы существовала малейшая возможность хотя бы внешнего сближения между случайными линиями и обдуманными знаками. Я не искал подобия между алфавитами и рисунками, начертанными на минералах. Мне приходилось между прочим обращать внимание на некоторое их сходство с арабской вязью или китайскими иероглифами, но то были скорее отдельные орнаментальные формы, вроде выделенной начальной литеры абзаца, а не собственно буквы. Я не знал, что природа вселенной избыточна и в ней нет ничего, что не имело бы своего отражения. Тогда я не предполагал, что бывают камни с повторяющимися поверхностными изменениями, которые по видимости имитируют если не печатную страницу, то, по меньшей мере, какой-то сумбурный варварский шрифт. Такие подобия, однако, существуют, и порой они вводили в заблуждение так же, как дендриты марганца: наивное сознание до сих пор верит, что это окаменелые водоросли или мхи в глубине камня. Некоторые срезы минералов представляют собой поверхности, усеянные знаками, так что возникает иллюзия конкуренции между творениями природы и делами рук человека.
У одного из продавцов в Сан-Франциско я приобрел два образца лавы, происходящей, как уточнили, из Долины смерти, — ни изображения, ни описания такой лавы я никогда прежде не встречал. Грубые знаки, словно начертанные рукой, написанные известковым молоком на матовом, тускло дымчатом фоне грифельной доски, можно принять за какие-то наспех набросанные указания — на самом деле так запечатлелись в камне скрещения минералогических путей. Что существенно, здесь отсутствуют жесткость, неизменность, ритмичность, промышленное качество типографского шрифта. Этого не скажешь о разновидности гранита, называемого письменным как раз потому, что его отполированный срез выглядит так, будто на нем выбито множество необыкновенно четких рисунков, сравнимых со знаками какого-то геометрического алфавита, будь то, к примеру, клинопись или, еще лучше, древнееврейские письмена Мечтатель (или ясновидец) мог бы предположить — с неописуемой надеждой доподлинно убедиться: глыбу именно такого камня Моисей, спустившийся с Синая, предъявил в качестве скрижалей Закона, врученных ему Иеговой.
Здесь — палочки и треугольники из прозрачного кварца в оправе матовой жильной породы. Они кажутся пустотами, отверстиями, пробитыми в однородном, прочном веществе, так что поверхность минерала напоминает картонки, которые в недавнем прошлом вставляли в шарманку или в механическое пианино: они превращали какой-нибудь надоевший томный мотив в последовательность кричащих, странно одиноких нот.
Знаки проступают на поверхности камня вперемешку, вразброс: невозможно различить ни строчек, ни столбцов, ни особого порядка в их расположении. Вначале сутолока тире, шевронов, миниатюрных накладок в виде квадратных скобок, молотков вызывает ощущение, будто они рассыпаны как попало. Потом что-то в этом сумбуре наводит на мысль: а может, перед нами упорядоченная система знаков, которые представляют собой не обязательно буквы, но все же логичные, связанные между собой символы. В таком случае правильное расположение, расстановка по местам позволила бы им донести до нас гипотетическую весть, которую они призваны передать. Да, здесь стоит оглушительный шум, но это не поток случайных и бессвязных элементов, а скорее незакрепленный, сдвинутый типографский набор, рассыпавшийся по каменной странице вследствие какого-то злополучного толчка. Я задаюсь вопросом, чем объяснить двойственное впечатление, заставляющее заподозрить в подобном хаосе вероятность невозможного алфавита.
Во-первых, предполагаю я, тем фактом, что все знаки более или менее одинакового размера. Как можно заметить, они отличаются по высоте не больше, чем строчная буква от заглавной того же шрифта. Что самое важное, они кажутся различными вариантами единой модели — простой и изменяемой, видами или фрагментами определенной фигуры. Писать, распознавать и множить их не составляет труда: прямолинейность и краткость — вот их основные свойства. Если сегменты и углы ориентированы в любых направлениях, то они не пересекаются, не сливаются, не налезают друг на друга, не толкаются. Кроме того, линии, у которых всего один изгиб, редко — два и никогда — больше, кажутся при ближайшем рассмотрении обломками состоящей из одних ребер арматуры какого-то карликового полиэдра, разбившегося от удара или, вернее, быть может, хитроумно разрезанного на куски — совершенно разные и характерные, так что ни один из них не спутаешь с прочими, хотя между ними сохраняется очевидное родство. Чтобы такая система знаков стала пригодной для письма, не хватает только точного соответствия ее элементов основным звукам языка: тогда природные отпечатки составили бы алфавит, совсем как условные изображения, и так же, как они, вступая в комбинации, могли бы перечислять двойную бесконечность данных мира и фантазмов воображения.
Впечатление беспорядка противоречит впечатлению единства. Впрочем, беспорядок порождается скорее неравномерной плотностью распределения знаков, чем их расположением или структурой. Там они теснятся слишком близко друг к другу, тут — чересчур разрежены. Быстро обнаруживаешь среди них те, что повторяются: они далеко не так многообразны, как нам показалось было вначале. Потом замечаешь, что они ориентированы не наудачу: короткие палочки кварца, из которых они составлены, выстраиваются, хотя и с неравными промежутками, в параллельные ряды, образуя своего рода шахматный порядок Исследование не развеивает, а, напротив, подкрепляет аналогию с печатной страницей…
…печатной страницей, которую не прочесть вовек По крайней мере, эта иллюзия помогает лучше понять, что такое система письма. Она показывает, что буквы какого бы то ни было алфавита и даже знаки не азбучного письма (где, следовательно, алфавит в пределе совпадает со словарем) послушно, со странным постоянством подчиняются одному условию, которое в действительности вовсе не является обязательным для выполнения их функции. Они связаны единством: коллекция их начертаний очевидно и бесспорно выстраивает некий ряд, то есть оригинальное письмо. В конце концов, ничто не мешало бы собрать азбуку пестрого состава, попурри из распространенных и неупотребительных алфавитов, используя буквы, заимствованные попеременно то из латиницы, то из кириллицы, потом из санскрита, арабского, древнееврейского, гэльского, сирийского, финикийского алфавитов, а то и выдуманные знаки, непохожие ни на что уже известное. Проделать это было бы нетрудно: существует гораздо больше алфавитов, чем букв в каждом из них.
Результат оказался бы не просто абсурдным — чудовищным: ведь была бы разрушена внутренняя, едва ли не тайная целостность, которая обеспечивает каждому алфавиту собственный стиль, подобно тому как имеют свой стиль колода карт или фигуры шахматной игры. В подобном единстве архитектонического порядка нет необходимости, чтобы охватить все разнообразие тембров и основных способов артикуляции звуков. Но именно оно и придает письму характерный вид. Знаки письменного гранита, будучи идентичными по фактуре, с неодолимой силой внушают мысль об алфавите, хотя, совершенно очевидно, они лишены фонетического значения, которое позволило бы с их помощью получить доступ — не говорю уж: к языку, но хотя бы к какому-то звучанию, крику.