Этот бессмертный (сборник)

Она выключила аппарат и засмеялась. Этот звук испугал ее: смех — феномен общественный, а она была одна. Она вновь включила запись и грызла уголок носового платка, пока мягкие скользящие слова возвращались к ней. После первого же десятка их она перестала слушать.

Когда аппарат замолчал, она выключила его. Она была очень одинока. Она была так чертовски одинока, что лужица света, возникшая, когда она стукнула себя по лбу и повернулась лицом к окну, вдруг стала самой важной вещью на свете. Она хотела, чтобы это был океан света или чтобы она сама стала совсем крошечной — все равно, лишь бы этот свет втянул ее в себя.

Вчера минуло три недели…

Слишком долго, думала она, я должна ждать! Нет! Невозможно! А что, если он умрет, этот Вискомб? Нет! Не может быть! С ним ничего не может случиться. Никогда. Он всесилен и защищен. Но… но придется ждать следующего месяца. Еще три недели… Без зрения — вот что это значит. Но разве воспоминания потускнели? Разве они ослабли? Как выглядит дерево? Или облака? Я не помню! Что такое зеленое? Что такое красное? Боже! Это уже истерия! Я слежу за ней, но не могу ее прекратить! Надо принять лекарство. Лекарство!

Плечи ее затряслись. Лекарство принимать она не стала, но сильно прикусила платок, пока острые зубы не прорвали ткань.

— Берегись, — сказала она своему блаженству, — тех, кто жаждет справедливости, потому что мы желаем удовлетворения. И берегись кротких, ибо мы будет пытаться наследовать Землю. И берегись…

Коротко прожужжал телефон. Она убрала платок, сделала спокойное лицо и повернулась к телефону.

— Алло!

— Эйлин, я вернулся. Как вы?

— Хорошо, даже вполне хорошо. Как прошел ваш отпуск?

— О, не жалуюсь. Я давно собирался отдохнуть и думаю, что заслужил это. Слушайте, я привез кое-что показать вам — например, Уинчестерский кафедральный собор. Хотите прийти на этой неделе? Я могу в любой момент.

«Сегодня. Нет. Я отчаянно хочу этого. Это может стать препятствием, если он увидит…»

— Как насчет завтрашнего дня? — спросила она. — Или послезавтра?

— Завтра будет прекрасно, — ответил он. — Встретимся в «К. и С.» около семи?

— Да. Это будет очень приятно. Тот же столик?

— Почему бы и нет? Я закажу его.

— Идет. Значит, завтра увидимся.

— До свидания.

Связь выключилась. В ту же минуту в ее голове внезапно закружились цвета, и она увидела деревья — дубы, сосны и сикоморы — большие, зеленые с коричневым и серым; она увидела комья облаков, протирающих пастельное небо, и пылающее солнце, и озеро глубокой, почти фиолетовой синевы. Она сложила свой изорванный носовой платок и выбросила.

Она нажала кнопку рядом со столом, и кабинет наполнился музыкой. Скрябин. Затем нажала другую кнопку и снова проиграла надиктованную ею пластинку, но почти не слышала ни того, ни другого.

Пьер подозрительно понюхал еду. Санитар снял ее с подноса и вышел, заперев за собой дверь. Салат ждал на полу. Пьер осторожно подошел к нему, захватил горсть и проглотил.

Он боялся.

«Только бы сталь перестала грохотать, сталь о сталь, где-то в этой темной ночи… Только бы…»

Зигмунд встал, зевнул и потянулся. На секунду задние лапы волочились, а затем он стал внимательным и встряхнулся. Она, наверное, скоро пойдет домой. Он поглядывал вверх, на часы, висящие на человеческом уровне, чтобы проверить свои ощущения, а затем подошел к телевизору. Встав на задние лапы, он одной передней оперся на стол, а другой включил телевизор.

Как раз время сводки погоды: может быть, дороги обледенели?

«Я проезжал через всемирные кладбища, — писал Рендер, — обширные каменные леса, которые каждый год удлиняются.

Почему человек так ревниво охраняет своих мертвых? Не потому ли, что видит в этом путь к своему увековечиванию, высшее утверждение вредящей силы, то есть жизни, и желание, чтобы она продолжалась вечно? Унамуно уверял, что это именно так. Если да, то за последний год значительно больший процент населения желает бессмертия, чем когда-либо раньше в истории…»

Чик-чик, чира-чик!

Как ты думаешь, это все-таки люди? Вряд ли, слишком уж они хороши.

Вечер был звездным. Рендер завел «С-7» в холодный подвал, нашел свое место и поставил машину.

От бетона шла холодная сырость, она вцеплялась в тело, как крысиные зубы. Рендер повел Эйлин к лифту. Их дыхание шло облаками перед ними.

— Холодновато, — заметил он.

Она кивнула.

В лифте он отдышался, разыскал шарф и закурил.

— Дайте и мне, пожалуйста, — сказала она, почувствовав запах табака.

Он подал ей.

Они поднимались медленно, и Рендер прислонился к стенке, вдыхая смесь дыма и кристаллизованной влаги.

— Я встретил еще одну мутированную овчарку в Швейцарии, такую же большую, как Зигмунд. Только это охотник.

— Зигмунд тоже любит охотиться, — заметила Эйлин. — Два раза в год мы ездим в Северные леса, и я отпускаю его. Он пропадает несколько дней и возвращается вполне счастливым. Он никогда не рассказывает, что делал, он никогда не приходит голодным. Я думаю, ему нужен отдых от людей, чтобы оставаться стабильным.

Лифт остановился. Они вошли в холл, и Рендер снова повел ее.

Войдя в кабинет, он ткнул термостат, и по комнате заструился теплый воздух. Их пальто он повесил тут же, в кабинете, и выкатил из гнезда Яйцо. Включив его в розетку, он начал превращать стол в контрольную панель.

— Как вы думаете, это долго продлится? — спросила она, пробегая кончиками пальцев по гладким холодным изгибам Яйца. — Все, что я имею в виду, полная адаптация к зрению.

Он задумался.

— Не имею представления. Пока не знаю. Мы начали очень хорошо, но еще многое нужно сделать. Месяца через три я смогу сделать предположения.

Она задумчиво кивнула, подошла к столу и обследовала его легкими, как десять перышек, пальцами.

— Осторожно! Не надавите ни на одну.

— Не буду. Как по-вашему, долго ли мне придется учиться оперировать ими?

— Учиться три месяца. Шесть — чтобы стать достаточно опытной для использования их на ком-то, и еще шесть — под постоянным наблюдением, прежде чем вам можно будет доверить самостоятельную работу. Всего вместе — больше года.

— Ох-хо! — Она села в кресло.

Рендер коснулся кнопок сезонов, фаз дня и ночи, дыхания сельской местности и города, стихий небесных и всех сигналов, которыми он пользовался для построения миров. Он разбил час времени и опробовал примерно пять веков.

— О’кей, все готово.

Это произошло быстро и с минимумом советов со стороны Рендера. На секунду все стало серым. Затем мертвенно-белый туман. Затем он сам собой разошелся, как от порыва ветра, хотя Рендер не чувствовал его.

Он стоял рядом с ивой у озера, а Эйлин полуукрывала ветви и решетки теней. Солнце клонилось к закату.

— Мы вернулись, — сказала она. — Я все время боялась, что это так и не произойдет, но я снова вижу все и вспоминаю.

— Хорошо, — сказал он. — Посмотрите на себя.

Она посмотрела в озеро.

— Я не изменилась.

— Нет.

— А вы изменились, — сказала она, глядя на него. — Я еще понимаю не все, что вижу.

— Ясно.

— Что мы будем делать?

— Смотрите.

На ровной дороге она видела машину. Она шла издалека, прыгала по горам, жужжала у подножия холмов, кружилась по прогалинам и расцвечивала их своим голосом, и озеро дрожало от звуков. Автомобиль остановился в сотне футов за кустарником. Это был «С-7».

— Идем со мной, — сказал Рендер, беря Эйлин за руку. — Поедем.

Они прошли меж деревьев, обогнули последний куст. Она дотронулась до гладкого борта машины, до антенны, до окон — и окна сразу просветлели. Она посмотрела через них внутрь автомобиля и кивнула.

— Это ваш «Сциннер».

— Да. — Он открыл дверцу. — Садитесь. Мы возвращаемся в клуб. Сейчас самое время. Воспоминания свежи и будут в меру приятны или нейтральны.

— Приятны, — сказала она, садясь в машину.

Он захлопнул дверцу, обогнул автомобиль и сел. Она смотрела, как он набирает воображаемые координаты. Автомобиль прыгнул вперед и ровным ходом пошел среди деревьев. Рендер чувствовал возрастающее напряжение, поэтому не менял сценария. Эйлин поворачивалась на вращающемся сиденье и осматривала внутренность кабины, и затем снова уставилась в окно. Она смотрела на убегающие деревья. Рендер увидел рисунок тревоги и затемнил окна.