Страница 14 из 49
— А Шитаб-Роя? — спросил Гастингс с беспокойством.
— Он также здесь, но переносит свое несчастье не с таким спокойствием, как визирь, и, полагаю, он совершенно прав, если гневается, так как я никогда не знал человека более храброго и преданного Англии. Неблагодарность — политическая необходимость, но солдат никогда не поймет ее.
Гастингс пожал руку полковника, говорившего дрожащим от глубокого волнения голосом.
— Благодарите Бога, полковник, — сказал он, — что вы призваны быть солдатом, а не кем-нибудь иным. Но будьте спокойны, арестованным не грозит опасность, мне приходится исполнять приказание, ослушаться которого я не смею. Но я никогда не пойду далее буквального повиновения, и на этот раз, обещаю вам, случится только то, чего требует укрепление и расширение могущества нашего отечества.
— Слова вашей милости успокаивают меня, — сказал полковник, вздохнув с облегчением. — Как тяжка должна быть вина арестованных, чтобы перевесить все то, что они сделали хорошего на службе Англии.
— Не пытались ли они сопротивляться? — спросил Гастингс.
— Когда я объявил Риза-хану об аресте, он приказал телохранителям набоба держать наготове оружие; Шитаб-Рой обнажил шпагу, и, если бы дело дошло до борьбы, все магометане единодушно восстали бы против нас. Я, конечно, победил бы их, потому что у меня было достаточно людей, но, клянусь Богом, это было бы кровавой резней.
— Каким же образом вы избегли этого?
— Я разъяснил визирю, что сопротивление бесполезно. Убедил его в том, что сила на моей стороне и поклялся, что стану биться насмерть. Я просил его пощадить людей и покориться неизбежному. Визирь колебался, а Шитаб-Рой, пылая гневом, закричал: «Тысячу раз лучше умереть честной смертью, нежели жить обесчещенным, и если английский народ, которому я слепо верил и за который сражался, способен на такую неблагодарность, то пусть, по крайней мере, видит, что я так же храбро и отважно умею защищать мою жизнь и свободу, как когда-то защищал от врагов его знамя! Вперед, друзья мои, вперед!» Он взмахнул саблей, в ту же минуту его люди обнажили оружие и бросились нам навстречу. Первая шеренга моих солдат приготовилась стрелять. Команда «Пли!» уже готова была сорваться с моих губ. В эту минуту распахнулась дверь зала, и вошла бегум Мунни с сыном своим — набобом. Ребенок с испугом смотрел на массу готовых к бою вооруженных людей, стоявших друг против друга.
— Да, действительно, грандиозное зрелище, — воскликнул сэр Вильям, — великий европейский художник отдал бы несколько лет жизни за возможность сделать с натуры эскиз такой картины.
— Что же было далее? — спросил Гастингс, улыбаясь.
— Бегум Мунни закричала солдатам «Стой!», — продолжал полковник Чампион, — и я тотчас же приказал своим людям сделать перед набобом на караул, после чего и магометанские телохранители, и слуги опустили оружие и поклонились ему до земли. «Что здесь происходит? — спросила бегум Мунни. — Что значит этот шум во дворце вашего повелителя, что значит обнаженное оружие в его присутствии?» Все кинжалы и сабли тотчас же были вложены в ножны, а Шитаб-Рой закричал дрожащим от гнева голосом: «Происходит то, что верных слуг набоба и верных друзей Англии пришло арестовать английское войско, и такому позору я противлюсь: я согласен лучше умереть, нежели перенести подобное оскорбление, терпеть такую неблагодарность!» — «А вы, милостивый государь, — обратилась ко мне бегум Мунни, — отвечайте мне, в чем дело, что угодно нашему другу губернатору от набоба и от его слуг?» — «От набоба ничего, ваша светлость, — возразил я, — но что ему угодно от слуг ваших, этого я сейчас сказать не в состоянии. Мне приказано отвезти визиря и Шитаб-Роя в Калькутту и при этом относиться к обоим с подобающим их сану уважением». — «В таком случае в чем же вы видите причину ссориться с нашими друзьями и отказывать им в исполнении их желаний? — спросила бегум Мунни. — Это простое недоразумение, которое, наверное, разъяснится, и если визирь окажется виновным, что это случилось без ведома набоба, и наказание его будет заслуженным». — «Пусть эту вину докажут! — воскликнул Шитаб-Рой. — А позолоченные цепи все же не перестанут быть цепями!» — «Значит, из-за вашего тщеславия, из-за вашей ложной гордости, — сказала бегум Мунни, — столько славных людей должно жертвовать жизнью, набоб должен рассориться со своими друзьями-англичанами, всегда бывшими его верными защитниками? Хочешь ли ты, — обратилась она к сыну, — ты, властелин наш, хочешь ты отказаться исполнить желание его милости губернатора Калькутты, твоего друга и союзника? Хочешь ты, чтобы верные слуги твои пали от пуль английских солдат?» Набоб со страхом озирался. Он покачал головой, глаза его наполнились слезами и, чуть не всхлипывая, он сказал: «Нет, нет, не хочу, чтобы убивали бедных людей!»
Гастингс одобрительно закивал головой.
— Эта женщина действительно умна и умеет пользоваться случаем, чтобы отомстить врагам.
— Слова бегум Мунни, — продолжал Чампион, — произвели на всех глубокое впечатление. Все скрестили на груди руки и поклонились еще ниже. Шитаб-Рой воскликнул: — «Вы, кажется, намерены повиноваться женщине и несовершеннолетнему ребенку? Разве визирь не опекун его и разве не в его руках все права ребенка на владычество? Вперед, защищайте свободу и честь дома вашего повелителя, которого оскорбляют в лице первого слуги его». Но ни одна рука не дрогнула, все телохранители и слуги продолжали стоять со скрещенными на груди руками перед маленьким набобом и его матерью. Риза-хан подошел ко мне бледный, серьезный и спокойный и сказал: — «Кизмет неотвратим, я покоряюсь и готов за вами следовать!» — «А! — закричал Шитаб-Рой. — Если у людей нет больше чувства чести, то пусть же всемогущий Аллах отомстит за своего правоверного слугу коварным изменникам! Я также следую за вами, вот мои руки, закуйте их в цепи. Да, закуйте в цепи те руки, которые за вас сражались, или, еще лучше, пусть ваши пули пронзят сердце, которое могло поверить в преданность и честь вашу!» — «Я не получал приказания оскорблять или причинять вам какое бы то ни было зло и вполне уверен, что все объяснится к лучшему для вас и к общему удовлетворению». — «Уже теперь достаточно ясно, что нет большей неблагодарности, нет более достойной презрения измены, как этот поступок, и я жалею вас, полковник, которого знаю как храброго солдата, жалею, что вам пришлось явиться сюда с подобным поручением». Сердце мое сжималось от боли, — прибавил полковник Чампион, — и мне пришлось опустить перед ним глаза, потому что он прав».
— Да, он совершенно прав, — подтвердил Гастингс, — но и я прав, ибо мне приходится исполнять приказания. Но из всего этого выйдет нечто неожиданное. Надеющиеся на жатву увидят себя обманутыми, но Риза-хан и Шитаб-Рой, за это я отвечаю, нисколько не пострадают. Визирю теперь, конечно, придется лишиться могущества, так как мои решения на этот счет неизменны, но честь его останется неприкосновенной, а Шитаб-Рой всегда найдет достойную службу, если только пожелает остаться нашим другом.
— Едва ли он этого пожелает, — сказал полковник Чампион печально. — Может быть, в лице его мы теряем больше, чем полагаем.
Он откланялся губернатору, еще раз осмотрел караул около дверей арестованных и убедился, что бегство невозможно. После этого с остальными своими людьми удалился в форт Вильям так же тихо, как и явился.
— Так как же, сэр Вильям, — спросил Гастингс, когда полковник удалился, — довольны ли вы? Я дал вам возможность взглянуть на положение дел этой замечательной страны.
— Бедная Индия, — сказал сэр Вильям, вздохнув, — мы пришли сюда как друзья и защитники, а действуем как враги.
— Представим судить об этом всемирной истории, — сказал Гастингс серьезно и холодно. — Если народ ослабнет и даст поработить себя, то он сам виноват в этом. Я англичанин, я прокладываю своему отечеству путь ко всемирному владычеству, которое основывается и сохраняется не столько оружием, сколько могуществом денег. Еще Филипп Македонский говорил, что навьюченный золотом осел скорее проникнет в крепость, чем штурмующая ее фаланга самых храбрых, самых отважных воинов.