Спор о Сионе

Авторитет генерала Сматса в британском Содружестве наций (как и его непопулярность среди большинства его бурских соотечественников) основывался исключительно на распространённом мнении, что он был создателем «англо-бурского примирения» после войны и патриотом «большой семьи» Британского Содружества. В одном только палестинском вопросе он предал остро нуждавшееся в поддержке и осаждаемое со всех сторон правительство в Лондоне, исполнив долг воинской дисциплины по отношению к другим хозяевам. Автор давно уже хотел встретиться с ним, что ему на этот раз удалось. Дни генерала подходили к концу, и вскоре он также исчезнет из нашего повествования, однако перед смертью он, как и д-р Вейцман, вдруг увидел пропасть, вырыть которую усердно помогал он сам: «В палестинской проблеме» — сказал он своему сыну в том же 1948 году — «у нашего порога стоит трагедия. …Неудивительно, что Англии всё это надоело до отказа. Провал в Палестине будет не одним только британским провалом. Другие страны тоже приложили к этому руку, в том числе Америка, и тоже испытали неудачу. Палестина… одна из величайших проблем в мире, которая может сыграть громадную роль в будущем нашего мира… Мы хотели, чтобы арабы и евреи сами справились с ней, но это нам не удастся. Большая сила идёт в наступление, и Палестина лежит на её пути». Это говорилось частным порядком, но отнюдь не публично: судя по всему, политики находят нужным носить маску, как клоуны в цирке. Подобно Труману, он без промедления сделал то, что от него требовал д-р Вейцман и даже ещё в 1949 г., выступая также перед сионистской аудиторией, заявил что «счастлив соединить моё имя, по крайней мере с одним успешным делом в моей жизни». Одна за другой, страны британского Содружества повёртывались к Лондону спиной. Д-р Вейцман записывает, что новозеландский представитель, сэр Карл Берендсен, «добился поддержки Австралии», а вслед за тем не преминули последовать и ведущие политики в Канаде. Когда британские доминионы выстроились вслед за Труманом и генералиссимусом Сталиным, то не посмели отстать и маленькие страны со своими «признаниями»; трудно было ожидать от них, что они станут нерешительно топтаться перед дверью, в которую устремились великие мира, и так «еврейское государство» оформилось «де-факто», причём единственным фактом была резня в Дейр-Ясине. Вейцман стал президентом нового государства, но для нас теперь настало время распрощаться с ним. Со сцены уходит и он, после бурной пятидесятилетней деятельности, в основном заговорщической, в которой он принудил к капитуляции всех политических лидеров Запада, оставив упомянутую Сматсом «трагедию», как подкидыша на пороге чужого дома. Трудно отыскать более захватывающую биографию и возможно, что другому автору удастся описать её в героических тонах. Автору этих строк она представляется исполненной разрушительных целей, а сам доктор Вейцман, достигший триумфа лишь на закате своих дней, убедился в том, что и триумф может быть весьма горькой, часто смертельной чашей.

Этот вывод напрашивается из его книги, последняя часть которой читается с захватывающим интересом. Она вышла в 1949 году, а следовательно могла бы довести своё повествование, по крайней мере, до того момента, который вписывается в настоящем труде. Он этого не сделал, закончив 1947 годом, — спрашивается, почему? Ответ довольно ясен: в 1946 г. он предостерегал Всемирную сионистскую организацию против «террора», указав на «пропасть», в которую должно было завести «древнее зло», после чего он был смещён. Затем он стал президентом нового государства, порождённого именно этим террором. По-видимому он хотел оставить еврейству письменное доказательство своих предостережений, но не мог заставить себя осудить акты террора и убийств, в которых родилось новое государство, а поэтому сделал вид, будто он закончил рукопись ранее этих событий. Датой окончания своего труда Вейцман поставил 30 ноября 1947 г. — день, последовавший за его триумфом в Лейк Саксес, когда президент Труман по его требованию позвонил американской делегации, чтобы она голосовала за раздел Палестины. Видимо, ему хотелось, чтобы книга на этой ноте и закончилась. Вскоре последовала попытка изменения американской политики и те события, против которых он предостерегал, а поскольку его книга вышла лишь в 1949 году, у него было ещё достаточно времени, чтобы выразить своё мнение о них. Однако, он ограничился одним только эпилогом, в котором не нашёл нужным даже упомянуть решающее дело в Дейр-Ясине — презрительный ответ сионистских «активистов» на его предостережения. Он далее отметил, будто бы этот эпилог был закончен в августе 1948 года, что также избавило его от необходимости упомянуть следующий решающий акт сионистского терроризма, а именно убийство графа Бернадотта в сентябре 1948 г. Видно, у доктора Вейцмана душа ушла в пятки, когда он увидел, что отождествил себя с резнёй и с убийством, приняв и сохранив президентство в новом государстве.

Тем большее значение приобретают сделанные им раньше предупреждения, которые он мог бы вычеркнуть перед выходом книги в свет. Например, он бросает сионистским террористам (в чьи руки он отдал будущее Палестины и даже много больше) обвинение, что они «принуждают самого Господа Бога» к выполнению их решений. Именно это и было ересью сионизма и всех, кто ему способствовал, будь то евреи или не-евреи с самого начала, и самого д-ра Вейцмана более, чем кого-либо иного. Он писал далее: «террористические группы в Палестине представляли собой серьёзную опасность для всего будущего еврейского государства; фактически их повеление граничило с анархией». Оно было анархией, а не только граничило с ней, и деятельность всей жизни доктора Вейцмана была анархической. Даже и в этих обвинениях он вовсе не руководствовался нравственным отвращением; он осуждал не разрушительную природу анархии, как таковую, а лишь её нецелесообразность, «потому что у евреев живут заложники во всём мире».

На следующий день после своего триумфа в Лейк Саксес он вернулся к своей новой теме: «Нельзя иметь один закон для евреев и другой для арабов… Надо дать арабам уверенность в том, что решение ООН окончательно, и что евреи не посягнут на территории за теми границами, которые им отведены. Эти опасения живут в сердцах многих арабов, и этим страхам должен быть положен конец во всех отношениях… Они должны убедиться в том, что их братья внутри еврейского государства пользуются теми же правами, что и еврейские граждане… Мы не должны поклоняться иным богам. Пророки всегда наказывали еврейский народ самым строгим образом за такие поползновения, и когда бы он ни отвращался в язычество, строгий бог Израиля его наказывал… Я не сомневаюсь в том, что весь мир будет судить еврейское государство по его отношению к арабам». — Хорошо сказано! Доктор Вейцман надевает тут облачение израильского пророка, а может быть и корону датского короля Кнута, приказавшего отступить волнам моря. В дни опубликования этих возвышенных словес арабов уже изгнали с их родной земли, евреи «посягнули» на территории далеко за пределами «рекомендованных» им границ, арабы не только не пользовались «правами еврейских граждан», но превратились в нищих и бездомных беженцев. Д-р Вейцман делает вид, будто ему всё это неизвестно; он не хочет видеть того, что произошло, и говорит, что лучше было бы этого не делать. Даже в политике трудно перещеголять подобный образец публичного лицемерия! Остаётся предположить, что он не в состоянии был набраться мужества для критики совершенного, но на пороге смерти хотел всё же указать на последствия; те самые последствия, к которым с самого начала должен был привести труд всей его жизни, если он хотел иметь успех. Под конец он рявкнул было «задний ход!», но никто его даже и не слышал.

Человек, калибром побольше Вейцмана, испустил крик ужаса при виде содеянного, связав последствия с делами, которые он не побоялся назвать по имени. Д-р Иуда Магнес был прямым продолжателем древних израильских обличителей. Родившись в Америке в 1877 г., он, как и д-р Вейцман, посвятил свою жизнь сионизму, но в совершенно ином духе. Он был религиозным сионистом, не политическим, и не намерен был «принуждать Господа Бога». С самого начала он трудился над созданием двухнационального арабско-еврейского государства, обличая сионистский шовинизм с его самых первых шагов. Он стал ректором Еврейского университета в Иерусалиме в 1925 г., после того, как в 1918 г. он резко выступил против помпезной церемонии его заложения Вейцманом. В 1935 году он стал президентом университета, и в 1948 году находился в Иерусалиме. Он был потрясён, увидев возрождение «древнего зла под новой, отвратительной личиной», и оставил предсмертное послание с резким осуждением как сионистов, так и западных политиков: «Нельзя пользоваться беженцами, как козырем в руках политиков. Плачевно, даже просто невероятно, что после всего перенесённого в Европе евреями, на Святой Земле рождается проблема арабских перемещённых лиц». Смерть постигла его немедленно же после этих слов, и автору не удалось выяснить её обстоятельств; сообщения об этом в еврейской литературе весьма туманны и напоминают то, что писалось о коллапсе и неожиданной смерти Теодора Герцля. В предисловии к книге раввина Эльмера Бергера, например, говорится, что он «умер от разбитого сердца» — диагноз довольно сомнительный, как с медицинской, так и с криминалистической точки зрения.