Страница 8 из 119
4
Ирена Беренсен поразила своих родителей, когда своим детским голоском промурлыкала и напела почти без ошибок «Форель» Шуберта — ей было тогда три года, а Кэт еще не родилась. Однажды, когда ее мать была с Иреной в гостях у своей подруги, маленькая девочка стала свидетельницей того, как учительница музыки во время урока мучила десятилетнюю дочку этой подруги. После его окончания Ирена подошла к о — крытому роялю, подобрала нужные звуки и пальчиками одной руки сыграла эту самую «Форель». Взрослые потеряли дар речи.
Отец показал Ирену известному педагогу, и тот пришел к мнению, что у нее необыкновенный музыкальный талант. Безо всяких колебаний родители решили учить Ирену музыке. С этого момента началась ее карьера — карьера вундеркинда. И с этого же момента жизнь ее сестры Кэт стала жизнью ребенка, остающегося в тени, от чего она благодаря своему счастливому характеру не слишком страдала.
Для сложных фортепианных опусов пальчики Ирены были еще слишком маленькими, но мысленно ребенок буквально не мог насытиться музыкой. И когда Ирене исполнилось шесть лет, ей в день рождения позволили впервые выступить перед собравшимися в патрицианском доме ее родителей гостями — с маленьким менуэтом, который шестилетний Моцарт нацарапал в записной книжке своей сестрицы, его первой композицией.
«Какое будущее ожидало такого ребенка. И что с ней стало?» — размышлял Филипп Сорель, впервые после долгого времени снова серьезно задумавшийся о судьбе Ирены, застегивая манжетные пуговицы своей белой шелковой рубашки.
С куклами и другими игрушками она тоже играла, рассказывала Кэт, которая, заразившись безмерным вниманием родителей к сестре, не оставляла без внимания ни одного из движений ее души, но больше всего она любила играть на фортепиано, купленном отцом. Она играла на нем, не зная устали. Ее удивительные способности приводили в восторг всю школу, она выступала на рождественском концерте фонда благотворительности для рабочих. В отделе местных новостей ей аплодировали корреспонденты городских газет.
Наконец последовал триумф Ирены: ее обработка для фортепиано песни битлов «Yesterday» благодаря ей она окончательно и бесповоротно стала знаменитостью в свободном ганзейском городе Гамбурге. Несколько вышедшие из моды из-за своей монотонности экзерсисы Черни и Клементи отнюдь не навевали на Ирену тоску. Она играла все, что ей попадалось под руку: Баха понемножку, Моцарта — с жадностью. Листа еще нет, зато любила ранние произведения Рахманинова. И, наконец, самое главное: целый ряд сочинений Бетховена. Само собой разумеется, она очень рано овладела «Мечтаниями» Шумана.
«Еще раньше, чем у нее выросла грудь», как не без нежности выразилась Кэт, Ирена твердо знала: она будет пианисткой. В шестнадцать лет она подала заявку на участие в известном музыкальном конкурсе и, конечно, заняла первое место. Один из критиков отметил ее «рассудительность, сердечное участие и технику», дословно процитировав Горовица. Телевидение передавало вручение премий конкурса из Амстердама, и, как выразился комментатор, Ирена Беренсен ошеломила жюри своим «невесомым стилем», «своим ощущением тайны» и «жизнерадостностью даже на грани трагичного».
Это стало рождением звезды. Родители были бесконечно счастливы, бесконечно счастлива была и Кэт, на которую они особого внимания не обращали.
Два года провела Ирена Беренсен в Нью-Йорке, где в Джульярд-скул[12] завершила свою подготовку для выступлений на сцене. Из Нью-Йорка отправилась в Вену — так сказать, для шлифовки, — ведь в этом городе творили Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шуберт и Брамс. С этого времени этой улыбчивой, грациозной и в высшей степени уверенной в себе молодой женщине доверяли исполнять абсолютно все. На своей первой пластинке она записала три сонаты Гайдна. Ее сравнивали с Бренделем. Она выступала в Берлинской филармонии, в Лондонском Королевском Альберт-холле, в венском Зале Брамса. Рубинштейн, рассказывала Кэт, сказал, что она «лучшая новость из истории фортепианной музыки после написания Шопеном «Мазурок».
И потом случилось это непостижимое несчастье, которое никто не мог предвидеть и никто не мог предугадать.
Зал Геркулеса в мюнхенском «Резиденц-театре» полон почти до отказа. Ирена уже дважды выступала на этой сцене, и верховные музыкальные арбитры Германии заводили речь издалека, чтобы описать то счастье, которое способно принести это удивительное существо каждому ценителю музыки. Она начинает программу с Гайдна, с его словно серебром отчеканенных Вариаций фа минор. А после этого, что совершенно необычно для концертных программ, еще раз Гайдн: Соната № 50 до мажор, ее задумчивые вставки она трактует как смертельно опасные пропасти. Взволнованные, едва не в молитвенном благоговении сидят среди слушателей родители и Кэт. Вне всяких сомнений — это великий, на годы вперед запоминающийся вечер фортепианной музыки.
Перерыв.
И вот Ирена снова возвращается на сцену в новом платье из светло-серого шелка с пышными рукавами и плиссированной юбкой. «Сейчас в ней есть что-то от архангела», — несколько встревоженно думает Кэт.
Ирена будет впервые публично исполнять одну из абсолютных вершин композиторского искусства — сонату Бетховена «Хаммерклавир». Зачем она это делает? Не разумнее было бы подождать с этим лет этак десять, к примеру? Это не опус для молодой исполнительницы, в нем измученный композитор выразил себя как никогда прежде, в этой вещи человек с помощью десяти пальцев извлек из инструмента все мыслимое и немыслимое. Не чересчур ли смело со стороны Ирены играть это произведение в двадцать лет, и к тому же в Мюнхене, где к пианистам-исполнителям относятся с особой строгостью?
«Родители сидели, сцепив руки», — рассказывала впоследствии Кэт. Ирена начала на удивление сдержанно. Эта первая часть приводила в смятение целые поколения пианистов. Не слишком ли много она на себя взяла? Но нет. Без малейшей тени высокомерия ей удалось чудесным образом выдержать равновесие на натянутом канате.
Вот прозвучала и вторая фраза, это как глубокий вздох после крутого подъема, отнявшего все силы. Но никакой передышки не будет. Это вещь для атлетов. Что это, у нее заблестел кончик носа? Сестра не отводит глаз от Ирены, не в состоянии постигнуть до конца происходящее чудо. После скерцо Ирена сможет утереть лоб. Бетховен безжалостен. Но со сложнейшим адажио состенуто она справится с улыбкой, думает Кэт. И тогда Ирена лишит всех последних сомнений, все переведут после этого дыхание вместе с ней, одиноко сидящей там, на сцене.
Но что это?
Она перестает играть.
И не посреди одного из этих почти неисполнимых бурных пассажей, которыми Бетховен проверяет способности пианистов, нет, она отнимает пальцы от клавиатуры неожиданно, вдруг, будто это естественно в этом месте адажио, в пассаже едва ли не шутливом, веселом. Может быть, это предусмотренная партитурой генеральная пауза?
Но в этом месте никакой генеральной паузы нет.
Ирена сидит перед клавиатурой, уставившись в пустоту, со слегка приподнятыми руками. Она не шевелится. В зале мертвая тишина. Никто не позволяет себе даже кашлянуть. Эта тишина длится целую вечность.
Наконец Ирена встает.
Скажет она что-нибудь? Принесет свои извинения? Начнет сначала это неумолимое адажио, которое должно звучать столь легко? Публика не обиделась бы на нее, ее любят, ее, скорее всего, даже наградили бы аплодисментами за мужество.
Ногти матери врезались в ладонь отца. Следы от них можно было заметить даже несколько недель спустя. Сердце Катрин часто билось в тревоге.
Вон там стоит ее знаменитая сестра. Она смотрит в зал. Она не улыбается. И не произносит ни слова. И наконец делает несколько шагов по сцене, направляясь в сторону гримерной.
Публика ждет. Через несколько минут на сцене появляется некий господин из дирекции. «Пианистка почувствовала себя плохо, — объясняет он. — К сожалению, завершить программу она не сможет. Госпожа Беренсен весьма сожалеет, как и организаторы концерта, которые приносят публике свои извинения. Всех благ и до будущих встреч!»
12
Знаменитая консерватория. — Прим. ред.