Страница 1 из 16
Ирина Мельникова, Георгий Ланской
Ключи Пандоры
© Мельникова И., Ланской Г., 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Пролог
26 мая 201… года. Деревня Миролюбово
Максим лежал на стоге сена, глядел в ночное небо и отчаянно зевал. Скука навалилась пудовой тяжестью, давила и выламывала челюсти.
В чернильной темноте остро и холодно сверкали звезды. Окна в деревне давно уже не светились, и только где-то далеко-далеко на горизонте изредка вспыхивали зарницы. Старики укладывались рано. А вот ему не спалось. Свою норму он выбрал днем, провалявшись на сеновале с книжкой в руках. Но книга попалась скучная – про колхозную жизнь и битвы за урожай, так что сон его свалил где-то на третьей странице. Но угрызений совести Максим не испытывал. Чем тут еще заняться? От тоски и безделья он даже забор попытался починить. Вышло скверно, бабка, правда, не корила, но за спиной несколько раз выразительно вздохнула. Конечно, ей не понять, почему внук, взрослый, по сути, парень, не умел ни гвоздь забить, ни печь растопить, даже огород вскопать для него непростая задачка. Но зачем бабушке знать, что у него лучше всего получалось косить. Причем не траву…
Максим перевернулся на живот. Прямо по курсу маячил бабушкин дом – простая деревенская изба с тремя окнами на фасаде, большими сенями и крыльцом в четыре ступеньки.
В воздухе витали запахи прелого сена и молодой листвы. Деревья о чем-то монотонно шептались, видно, делились сплетнями, но день за днем вокруг ничего не происходило, поэтому все пересуды наверняка сводились к одной-единственной фразе: «А вы слышали, что…»
И правда, какие могут быть новости в заброшенной деревне, где осталось с десяток обитаемых домов, да и в тех жили одни пенсионеры – больные, скучные в своей немощности, взиравшие на мир поблекшими от старости глазами. Ежедневно они выползали из своих домишек, грели старые кости на завалинках и чесали языками. Иногда приглашали Макса посидеть рядом, и он, бывало, соглашался. А что еще оставалось в глухом медвежьем углу, кроме как поболтать о том, что в голову взбредет, перемолоть словесную шелуху, послушать или сделать вид, что слушаешь, маразматический лепет?
Бабка, конечно, была рада его приезду. Несмотря на вялые уговоры дочери, она гордо отказалась перебраться в город и осталась жить в своем Миролюбове, в котором давно закрылись и медпункт, и почта, и даже магазин работал только с весны по осень, а пенсию в непогоду доставляли на вездеходе. Перед зимой старики запасались продуктами: парой мешков муки и сахара, подсолнечным маслом, спичками и солью. Запасы хозяйственного мыла хранились в чуланах еще с советских времен, так что долгую зиму можно было пережить без особых потерь и потрясений. Разбитую дорогу власти давно забросили, зимой ее затягивало двухметровыми сугробами – ни пройти ни проехать, и жители находились на положении Робинзона Крузо, с одним отличием, что первая автолавка, как привет от цивилизации, навещала их накануне Пасхи, а то и Первомая.
Бабкина мотивация деревенской жизни, по мнению Макса, была глупой и неосмотрительной, и он всякий раз морщился, когда слышал, что она всего лишь хочет умереть на родной земле.
Какая разница, где умирать? Что за глупости? Покойнику все равно, где тлеть: в родных краях или на чужбине. Земля одинаково терпима и к старикам, и к молодым, к убийцам и к их жертвам. Ей безразлично, скончался ли ты в постели в присутствии рыдающих родственников или затянул петлю на шее в грязном сарае. Для всех она пухом, независимо от места рождения и толщины кошелька, цвета кожи и вероисповедания. Примет и африканского язычника, и праведного христианина. Никому не откажет… Однако бабка уперлась рогом и, не слушая здравые доводы, переезжать к дочери наотрез отказалась.
От долгого безделья Максим приходил в бешенство, но ничего не мог изменить. Мобильная связь постоянно барахлила, а то исчезала на сутки и больше. Но если и работала, то голос собеседника едва пробивался сквозь шумы и шорохи – почти потусторонние, как в тех фильмах ужасов, где зловещие девочки лезли из колодца, чтобы забрать душу героя. По этой причине общение с внешним миром состояло из эсэмэсок и обмена фотографиями.
Единственный на всю деревню исправный телевизор был у его бабушки, но и он с трудом ловил только Первый канал. Лишь иногда прорывались «Вести», но треск, помехи забивали голоса и изображение. И все-таки местные старушки исправно собирались посмотреть очередной малобюджетный сериал, притянутый к реалиям России. Страсти кипели в родном антураже, только сюжеты остались прежними – ходульными и предсказуемыми. Отечественные Марианны, как их соратницы бразильянки и аргентинки, теряли память, детей и деньги, местные Луисы Альберто изменяли возлюбленным налево и направо, кутили в кабаках и прожигали деньги в подпольных казино, а затем вовремя женились на горничных, ставших вдруг наследницами миллионного состояния. Актеры были скверными, диалоги – нудными, чувства – пластиковыми, а сами сериалы – бездарным хламом, заполонившим российские телеканалы.
– Максюша! – позвала бабка от крыльца.
– Чего? – рявкнул он в ответ, отчего сонная ворона, прикорнувшая на воротах, заполошно каркнула и едва не свалилась в крапиву.
Поднявшись на крыло, она устроилась на вековой березе, чьи огромные ветви нависали над старой шиферной крышей, заросшей зеленоватым мхом.
Бабка была глуховата, и Максим это знал. Вот и сейчас, подслеповато щурясь, она пыталась разглядеть в темноте внука.
– Максюша! – позвала она более уверенно. – Ужинать будешь?
– Потом, ба! – недовольно крикнул он.
– Когда потом? – спросила она тоскливо.
«Потом» означало, что внук примется бренчать мисками за полночь, по обычаю, не найдет хлеб или чугунок, заботливо упрятанный в глубь русской печки, рассердится, забурчит громко и, конечно же, разбудит ее, нарушит хрупкий сон. И тогда придется вставать и собирать на стол. А ей, умаявшейся за день на огороде, страсть как не хотелось этим заниматься. Упасть бы сейчас в кровать в объятия пуховой перины, просушенной на солнышке, и не вставать до рассвета.
– Я скоро! – сбавил тон Максим. – Дверь только не запирай. Я тут еще немного побуду.
Бабка постояла с минуту на крыльце, а затем, махнув рукой, ушла в дом. В конце концов, не маленький, дверь запрет, ужин она на столе оставит – ничего с ним за пару часов не случится, пусть даже внук позабудет убрать остатки в старенький холодильник. Внуки – всегда в радость, а Максим у нее хороший! И воды натаскает, и дров нарубит, и в огороде иногда поможет. Правда, тот еще неумеха. Но что поделаешь? Городские они такие! Не приучены к настоящей жизни, потому что горя не знали, не испытали ни голода, ни холода…
Максим услышал, как хлопнула дверь, и снова уставился в небо. К бабушке он приезжал дважды в год, весной и осенью, с началом призыва в армию. На взятки у матери не было денег, откуда они у простой учительницы? Неизлечимыми болезнями он не страдал. Хоть бы плоскостопие банальное имелось, так ведь ничего! В институт с военной кафедрой Максим не поступил из-за природной лени – не лезли науки в голову со школьной скамьи. Оставался один вариант – скрыться от вездесущих офицеров военкомата куда-нибудь подальше, чтобы не нашли даже с собаками.
Солнце давно скрылось за горами, но прохладнее не становилось. Футболка прилипла к телу, сенная труха неприятно колола кожу. Он обреченно вздохнул: «Сходить, что ли, искупаться?» И на спине скатился со стога. Мельком глянул на темные окна дома. Бабка явно легла спать. Это она только соседкам рассказывает, как всю ночь глаз не смыкает. На деле начинает храпеть, едва только голова коснется подушки.
Максим усмехнулся и решительно направился в сторону озера, которое лениво плескалось сразу за околицей.
В прошлом году из-за плохой погоды он ни разу в него не окунулся. Но сейчас стояла небывалая для мая жара. Неглубокое озерцо прогревалось до дна, и к вечеру вода становилась почти горячей. Берега были топкими, так что искупаться можно было только в одном месте – рядом с тропинкой, что вела от деревни. Справа и слева от деревянных мостков торчали из желтой воды, словно часовые, жесткие стебли камыша. За озером вздымалась черная стена леса. Местные туда почему-то не ходили. Объясняли, что со стороны Миролюбова лес ничуть не хуже, а грибы да ягоды сами, мол, лезли в лукошки.