Избранное

Например, желудок Гагатко не выдержал. Гагатко ушел на цирка и поступил секретарем к проповеднику баптистов.

Увидев своего старого товарища, Гагатко был вне себя от радости. Он поручил подачу напитков жене, а сам повел беседу с Шафраником о «добрых старых временах».

Он прибавил по американскому обычаю к напиткам содовую воду. У этой, разбавленной содой анисовой водки, которую Гагатко громко величал «виски», был отвратительный вкус, но она напоминала Америку, если не по вкусу, то хотя бы по способу приготовления.

После того как бывшие «гусары» рассказали друг другу на английском языке о своих приключениях за последние десять лет, Шафраник, порядком уже выпив, перешел к вопросу, волновавшему его больше всего:

— Скажи мне, my frend, почему в Сойве евреев называют венграми?

— Потому что в Сойве венгры только вместе с евреями составляют большинство.

— Понял. Точно так же, как в Кашше. Теперь только еще одно. Что венгры считают евреев венграми — это уже понятно. Но вот почему сами евреи называют себя венграми?

— Ну и вопрос! Если еврей считает себя евреем, то сосед называет его уже «вонючим евреем». А если он будет считать себя венгром, то сможет называть своего соседа «вшивым русином». Но почему тебя так интересуют евреи?

— Я скажу тебе, — после короткого раздумья сказал Шафраник. — Дело в том, my frend, — продолжал он шепотом, — что мы, словаки, получаем часовую оплату на два крейцера меньше, чем русинские, венгерские и еврейские рабочие. Я знаю еще по Америке, что кто-нибудь должен обязательно получать меньше, чем остальные. Будь это негр, будь это еврей или словак. Теперь я ломаю себе голову вот над чем: как можно было бы сделать так, — ты пойми меня хорошенько, — как бы нам сделать так, чтобы словак получал столько же, сколько венгр, а еврей получал бы меньше? Ведь заводу безразлично, кто будет «дешевым Яношем», но нам, словакам, это не все равно.

Пока Шафраник ломал себе голову над тем, как можно было бы уравнять заработок венгерского и словацкого рабочего, дирекция завода сумела разрешить этот вопрос. Правда, не совсем так, как думал Шафраник: она не словакам повысила плату на два крейцера, а понизила ее венграм, евреям и русинам.

Сойвинцы ужасно возмутились. Но ненависть их обратилась не на дирекцию завода, а на словаков, которые, дескать, понизили их заработок.

— Погодите ужо, негодяи!

— Перебить надо этих мерзавцев!

— Таких и укокошить-то не грех! Ведь словак не человек.

Сойвинцы легко относились к подобным вопросам. Они единодушно решили, что надо «проучить словаков». В этой воспитательной работе охотно приняли бы участие все сойвинские рабочие, но разум подсказал им, что нужно самоограничиться. Если бы в «воспитании» словаков приняли участие и русины, то вмешался бы вицеишпан и арестовал нападающих. Возможно, он вмешается и в том случае, если венгры изобьют словаков своими силами. Но такое вмешательство будет неопасно: вицеишпан арестует не нападающих, а тех, на кого напали. Поэтому все согласились на том, что словаков будут бить венгры и в этой «работе» могут участвовать только один-два еврея. Такие евреи, которых все считают венграми.

В субботу вечером, после выплаты заработной платы, в корчме было шумно.

Было выпито много водки и вина.

Пьющие ругали словаков, но так как ругать с полным удовольствием венгр может только немца, то доставалось и немцам.

В субботние дни по вечерам за корчмой следили обычно даже два жандарма, а сейчас поблизости не было ни одного. Делай что хочешь!

— Слово за венграми!

Вино, как известно, придает человеку смелость. Но если его пьет человек, который и без вина смел, то оно лишает его разума. Так случилось и с сойвинскими венграми. Когда около полуночи венгерские рабочие напали на словаков, они сделали это безрассудно. Двое из них выломали дверь, другие разбили окна, и пошло.

— Бей мерзавцев! — кричали венгры.

Кричали они громко, но недолго. Словаки либо ждали их и не ложились спать, либо сон у них был очень чуткий — они все вмиг вскочили на ноги. Они не кричали; молча дрались палками, шестами, рукоятками топоров, стульями.

Бой продолжался недолго.

Венгры потерпели полное поражение.

За ночь доктор Севелла перевязал двадцать два раненых — восемнадцать венгров и четырех словаков.

Утром, когда плотник пытался найти на поле боя хоть один целый стол или стул, пришли жандармы. Начальник уезда велел арестовать двенадцать словаков.

Дирекция завода запротестовала.

— Это лучшие наши рабочие! Невинные люди! На них напали, они защищались — в этом вся их вина.

Начальник уезда согласился с доводами дирекции завода. Он выпустил словаков, а вместо них велел арестовать четырнадцать русинских рабочих.

Тогда запротестовали венгерские рабочие.

— Арестуют невинных людей! Русины не принимали никакого участия в драке. Если словаки не виноваты, то русины подавно! Пока их не выпустят, работать не будем!

Во вторник утром на постройке все венгерские, русинские и еврейские рабочие бросили работу. К обеду остановилась и поленская лесопилка.

После полудня забастовка охватила и Харшфалву.

Но словацкие рабочие продолжали работать. Стройку и барак словаков окружили жандармы.

Сойвинские рабочие обещали показать «свиньям-словакам», где раки зимуют.

Чтобы утешить словаков, к ним во время обеденного перерыва обратился с речью какой-то господин, инженер чешского происхождения, некий Седлячек, на словацком, по его мнению, языке.

— Вы не подлые негодяи, социалисты, — декламировал Седлячек, — вы верные сыны венгерской родины, верноподданные его величества нашего великого короля.

Словаки не совсем поняли Седлячека, но все же им стало ясно, что в Сойве происходит забастовка. После обеденного перерыва из семидесяти девяти словаков продолжали работать только двадцать три, а в течение второй половины дня и они присоединились к забастовке.

В среду начальник уезда выпустил всех четырнадцать русин. Но забастовка не кончилась. Рабочие требовали восстановления старых ставок. К бастующим присоединилась и волоцкая лесопилка, находившаяся на расстоянии часа ходьбы от Сойвы.

В четверг дирекция завода восстановила старые ставки для венгерских, русинских и еврейских рабочих. Забастовка продолжалась. Венгерские, русинские и еврейские рабочие требовали повышения ставок и для словаков. Громче всего кричали венгры с завязанными головами, те самые, которые всего несколько дней тому назад готовы были перебить всех словаков.

В ночь с четверга на пятницу у директора завода родилась великолепная идея. Он распорядился официально объявить, будто забастовка организована антисемитами против еврея — директора завода.

Теперь на первый план выступили еврейские рабочие. В пятницу громче всех шумели уже не венгры с забинтованными головами, а одетые в долгополые кафтаны еврейские рабочие, осыпавшие дирекцию завода самыми ужасающими проклятиями древних еврейских пророков.

— Разукрашенная вавилонская блудница, твои дни сочтены — час возмездия близок! — гремело вокруг крытого черепицей, построенного в швейцарском стиле особняка директора.

В субботу дирекция сдалась. Словаки стали получать те же ставки, что и остальные.

После подписания соглашения председатель еврейского Культурного общества Фельдман произнес речь перед всеми сойвинскими рабочими.

— Если кто-либо осмелится сказать впредь, что словак не человек, — это значит, что он подлая немецкая собака! — закончил свою речь Фельдман.

— А что каша — не еда, можно сказать? — спросила какая-то старушка.

— Необходимо что-нибудь предпринять, — сказал в субботу утром директор завода.

— Что-нибудь мы сделаем, — ответил начальник уезда Вашархейи.

— Всю эту пакость заварил нам еврейский клуб… Этот Фельдман…

— Знаю.

Кальман Асталош

Хромой печатник Кальман Асталош, родственник дяди Фэчке, деливший с ним комнату, впервые попал в тюрьму «за оскорбление и клевету». Когда бургомистр Гати утвердил вдове городского ламповщика, оставшейся с четырьмя детьми, ежемесячную пенсию в пятьдесят крейцеров, Асталош в присутствии свидетелей назвал главу города Берегсаса «мерзкой свиньей» и «бессовестным вором». За это тяжелое оскорбление Асталош вряд ли получил бы больше двух месяцев тюрьмы, если бы вел себя на суде умно. Но хромой печатник — в то время он был разносчиком газет — держал себя неразумно. Он пожелал убедить суд в правильности своих утверждений.