Дитя Ковчега

– Да!

Большинство гуляк, дошло до меня, уже набрались; женщина в панталонах сунула руку в брюки одному из студентов и теперь что-то там вертела. Студент постанывал.

– Нет! – горестно воскликнул я и, пошатываясь, прыгнул вперед за склянкой. Я умудрился было схватить ее одной рукой, но на чем-то поскользнулся – без сомнения, на кожуре банана – и ослабил захват. Фартингейл потянул склянку, и в хаосе мельтешения рук емкость полетела вниз.

И разбилась внезапно и пугающе у ног Киннона.

Ад кромешный!

От лужицы на полу поднимался ужасный едкий смрад, и комнату мгновенно охватила паника – все прикрывали руками лица, давясь вонью.

– Быстрее! Уходим! – завопил Поппл сквозь кашель. – Открывайте дверь, пока мы не задохнулись!

– Несите воду! – давясь, кричал Гэнни. – Залейте это!

Все шумно и беспорядочно ринулись к двери, спасаясь от испарений; кто-то еще поскальзывался на банановых шкурках. кто-то визжал, кашлял, кричал, все в слезах, у всех течет из носа. Глаза жгло от химии и слез, но я остался стоять – взирая на разбросанные по полу осколки стекла и мою пуповину. Я застонал.

Киннон, студент-медик, зажал нос и присел на корточки, чтобы ее разглядеть. Кашляя, мы на пару рассматривали предмет.

– Странная у вас была мать, мистер Фелпс, – проронил он. – Сыграть с сыном такую шутку.

– Шутку? – слабо переспросил я. – То есть, шутку? – Голова шла кругом.

– Ну что, приятель? – спросил Киннон. – Пойдем отсюда?

Но я не смог ответить. Киннон вытер рукавом рот и нос и снова закашлялся.

– Как это шутку? – в конце концов пробормотал я. Голос у меня звучал, как у миссис Фелпс на смертном одре. И вдруг я увидел ее черное легкое на белой простыне. Она думала, это ее душа. – Какую шутку?

Мы вместе посмотрели на предмет, от которого поднимались пары формальдегида. Киннон глянул на меня.

– Потому что это не пуповина, – наконец произнес он.

– А что тогда? – еле вымолвил я. Меня мутило, я задыхался от поднимавшегося смрада.

Впрочем, вопрос был излишним – любой мог сказать мне, что это.

Господи, помоги.

– Успокойся, – прокашлял Киннон. – Наверное, она просто пошутила.

Основание позвоночника содрогнулось от жуткого, безумного узнавания; я перегнулся через Киннона, и меня вырвало ему на колени.

Из пятнадцати студентов-теологов, которых должны были рукоположить на следующее утро, один так и не явился на церемонию. Потому что я сбежал.

На полу я увидел хвост.

Я прашу вас ПОНЯТЬ адно, Пастор Фелпс, – писала Акробатка, – Абстаятильства были асобеными.

Глава 24

Сомнительная беременность

Обстоятельства оказались беспрецедентными; даже уникальными. Вот вердикт мировой общественности. Британия как страна вступила в девятимесячный период безумия. Первый триместр выдался довольно шатким – многие браки распались под аккомпанемент взаимных обвинений.

– Война полов, – заявил Норман. И он был прав: ситуация серьезная. В том числе и потому…

Нет, постойте. Что-то я начал задом наперед.

В ночь, когда близняшки объявили о своей беременности – вместе с другими пятью миллионами женщин, – меня добили шок и алкоголь, и я отрубился, так и не переварив новость. На следующее утро это не понадобилось – страна срыгнула за меня: весь сыр-бор оказался несвоевременной апрельской шуткой. Или, как выразился Рон Харкурт, «три короба гормонального женского вранья».

За двадцать четыре часа с первой тревоги в Глазго стало ясно, что мы наблюдаем не резкий всплеск фертильности с эпицентром в этом городе, а волну массовой истерии, вызванной жадностью, порожденной, в свою очередь, пятью миллионами евро премии. Заикающийся психолог все же оказался прав. Ни одной настоящей беременности. Все – либо сознательные фальсификации, либо самообман. И это уже официально. Настолько, что премьер-министр повторил это трижды в Палате Общин:

– Официально, официально, официально.

– Никогда в истории, – насмехался глава оппозиции, – правительство – или подконтрольную прессу – так не обводили вокруг пальца! На ум приходят слова «безмозглая» и «курица»!

И с этим сложно не согласиться. Эффект домино, произведенный одной женщиной, некой миссис Белиндой Джилли, положил начало эпидемии заблуждений и обмана. Беременность дамы – первый заявленный случай – оказалась умышленной фальсификацией. Миссис Джилли уговорила своего мужа-доктора подделать два теста. Она хотела Премию и денег.

– Она так настаивала, – оправдывался пристыженный доктор по телевизору. – Я просто хотел, чтоб она была счастлива. – Он в отчаянии замолчал. – Такое порой совершаешь, чтобы порадовать ближнего.

– Даже зная, что это неправильно? – пикировал репортер.

Доктор Джилли повесил голову:

– Ну, иногда, да.

Когда новость о «беременности» миссис Джилли распространились – сначала из уст в уста, потом через слухи и по местному радио, затем по стране, – другие женщины подсознательно уцепились за эту идею. Все случаи оказались либо такими же подделками, либо следствием массовой истерии с эпицентром в Глазго. По результатам анализа выяснилось, что всем хотелось заполучить Премию. Массовая истерия свойственна женщинам во время кризисов – в частности, разновидность синдрома Мюнхгаузена. Фактически, de rigueur.[113] Поразительно, утверждали некоторые, что такого не случилось раньше.

– Все еще беременны? – поинтересовался я у близняшек, когда мы выключили телик на следующее утро. Они были бледны и нервничали.

– Да, – негодующе отрезали они. – Может, у них и ложные беременности, но у нас настоящая. – Голоса у них заметно дрожали.

– Ну, есть же конкретный срок, – заметил я. – Поспорим?

Они смерили меня грозным взглядом, и я укатил на ферму к Оводдсам. Когда я вернулся под вечер, близняшки все еще валялись в кровати в желтых ночнушках и заговорщически перешептывались. По ящику ночью крутили специальный выпуск новостей: согласно национальному опросу, несмотря на неоспоримые медицинские доказательства, шестьдесят процентов женщин, в начале паники заявлявших, что беременны, не отреклись от заблуждения.

А это вылилось в социальную проблему глобального характера, утверждали телеэксперты. Тесты на беременность было не купить ни за какие бабки, а очередь на УЗИ стояла на полгода вперед. Когда женское население погрузилось в хаос самообмана – либо эйфорический, либо депрессивный, – мужское душевное спокойствие рухнуло в неизмеримую бездну. Согласно журналу «Ваш питомец», с начала массовой истерии упали продажи обезьян, а многих обезьян – прежде возлюбленных чад – выкидывали на улицу: теперь их псевдомамаши с уверенностью ждали настоящих детей. В Лондоне даже создали приют для осиротевших обезьян. Туда я и направлюсь, подумал я, если здесь станет совсем невтерпеж. Теперь угроза тяжбы с миссис Манн казалась и вовсе нереальной: скорее всего, она «забеременела», как и остальные.

Прошли недели, и в Великобританию с камерами и опросниками слетелись социологи и социальные психологи со всего земного шара – регистрировать течение нового «британского недуга». Словно из ниоткуда возникла целая новая индустрия: вдруг появились передачи с «горячей линией», курсы для рожениц, общественные теледебаты, магазины колясок, антикризисные центры, детские книжки, гипнотерапия, ароматерапия, рефлексология, массаж ступней, службы предотвращения суицидов и милые игрушки на каждом углу. В «Упитом Вороне» мнения о том, как бороться с массовой истерией, разделились. Кита Ивза, тщедушного психолога-заику, которого осмеяли по телевидению в Ночь Сумасшествия, как ее окрестили, теперь почитали за икону здравого смысла – он появлялся на всех благотворительных мероприятиях, фотосессиях и в садовых центрах по всей стране. А признание, что он подумывал в начале кризиса бросить жену и эмигрировать в Финляндию, обеспечило ему звание героя дня. Вдобавок, как консультанту нации, ему предложили собственное телешоу, «Прорыв». В «Вороне» мы смотрели передачу регулярно.