Страница 5 из 123
Однажды воскресным утром, выходя после обедни из церкви Св. Евстафия, итальянец вдруг останавливается как вкопанный перед незнакомой девушкой. Она не похожа на венецианскую мадонну и еще менее на г-жу Фишер. Она, казалось, сошла с картины Греза. Франсуа влюблен! Это была хрупкая провинциалочка с улицы Клери, дочь маляра-подрядчика Франсуаза-Эмили-Орели Обер, рожденная 6 февраля 1819 года в Дурдане, что в Иль-де-Франс. 16 марта 1839 года Золя женится на Этой красавице с осиной талией и увозит ее в свадебное путешествие по Провансу, которое длится двенадцать месяцев. В 1840 году они возвращаются в Париж. Эмили ждет ребенка.
Так будущий великий автор романов о наследственности, рассматриваемой как двигатель романтической интриги, оказывается обладателем удивительно устойчивого франко-итальянского генеалогического древа. Эмили, его мать, нежна, чувствительна и нервозна; отец — великолепный тип стендалевского одержимого человека, страстного и порывистого. Итак, родословная известна.
Ах да, еще две детали: Эмили на двадцать пять лет моложе своего пылкого мужа, и все в семье хотят мальчика.
Господин Тьер уважал Франсуа Золя. Но даже при поддержке министра дела идут плохо. Частенько усталый инженер только поздно вечером возвращается на улицу Сен-Жозеф, бывшую Тан-Пердю. Жена его очаровательна, но так нервозна! Она часто жалуется на спазмы в горле… Малыш выглядит хилым, бледным, и ему нанимают кормилицу в Дурдане, где вдоволь молока и свежего воздуха. Но скоро несчастье заставило взять его обратно. Двухлетний мальчик заболевает менингитом. Пиявки не помогают, жизнь его в опасности. Но постепенно мальчик поправляется. Опасность миновала.
В этой обстановке борьбы, усталости, напряженной городской жизни Эмиль начинает свое знакомство с внешним миром. Когда спустя полвека доктор Тулуз попросит Золя рассказать об этих годах, воспоминания окажутся расплывчатыми: площадь Карусель; зрелище военного парада с плеч отца; море лошадиных грив, сверкающие каски… Вокруг течет людской поток… Мальчик прижимается коленками к отцовской шее и испуганно закрывает ладошками глаза отцу. Тот смеется:
— Тебя испугали солдаты?
— Нет… Толпа.
Другое воспоминание. Отец привел его к тому месту, где рыли землю. Это стройка. Папа — просто какой-то великан, разворачивающий землю! Запах разрытой земли бьет ребенку в нос…
Но вот еще одно воспоминание. В последний день карнавала они идут на Ближние бульвары, чтобы посмотреть разукрашенного быка, которого водят по улицам. В ту минуту, когда проезжает колесница Индустрии с полуобнаженными танцовщицами, которые бросают в толпу цветы, Эмиль неосторожно выпускает руку отца.
— Боже мой! Эмиль! Эмиль! — вскрикивает г-жа Золя. — Франсуа, где Эмиль?
А Эмиль, задыхающийся, растерянный, испуганный, мечется в бушующем людском потоке. Он погибает, тонет… но ненадолго. Чьи-то руки хватают его. И он снова взлетает на плечи отца. Спасен! Бледный, дрожащий ребенок смотрит широко раскрытыми глазами на море голов… Он никогда не забудет эту картину… Эмиль разражается слезами. Потом все они возвращаются домой. Мальчика продолжает бить лихорадка.
— А знаешь, Эмили, — говорит Франсуа, — Париж не для малыша. Надо мне побыстрее улаживать свои дела.
В три года Эмиль был бледным, слабеньким ребенком, похожим на девочку. Таким ли должен быть отпрыск крепких молодцов, ремесленников и крестьян Иль-де-Франса или потомок наемных венецианских солдат?
Вся семья, включая тестя и тещу, с превеликой радостью переехала в Экс. В апреле 1843 года Франсуа Золя подписывает договор с муниципалитетом и с мэром города. Маленький Эмиль открывает для себя богатый и солнечный город, укрывшийся под тенистыми платанами, которые идут на смену старым вязам, свидетелям великого века. Он видит желтые, выцветшие от солнца крыши, слышит певучий говор южан. Семья устраивается сначала в скромной квартирке на улице Сент-Анн, потом перебирается в просторный дом Тьера в тупике Сильвакан[3].
Эмилю четыре — года. Он бегает по двору, носится между острыми, как ножи, листьями агав и олеандров. В домике, крытом новой черепицей, всего один этаж; рядом сад, пестрый, словно разноцветный шелк. Отец сидит на железном стуле, скрестив ноги, и читает. Этот «г-н Золя» походит на «г-на Бертена», каким его увидел «г-н Энгр». Эмили вяжет; ей двадцать четыре года, она еще красива, но уже полнеет; вокруг головы — пышные косы; глаза навыкате; нижние веки припухли, лицо невозмутимо спокойно. Она кажется величественно-безмятежной при всей своей нервозности, которую пытается скрыть, — так колодец скрывает свою глубину.
Кстати, о колодце: в саду Эмиль все время вертится около него. Это смешной колодец. Он — общий. Арман Люнель, автор «Миндаля в Эксе» и «Красавицы у фонтана», писал по этому поводу, что «вообще-то общий колодец — крайне редкое явление, но на юге, где вода столь драгоценна, такая система распределения воды между соседями иногда вызывалась необходимостью».
Эмиль обожает это странное зеркало. Смотреть вниз и видеть в воде небо, перевернутую стену — вот здорово! А если бросишь камешки — услышишь таинственный голос: буль-буль-буль!
— Эмиль, что ты вечно вертишься у колодца! Кончится тем, что ты в него свалишься!
Право же, он становится разбойником! А как он окреп! Франсуа смеется над опасениями Эмили. Они смотрят на мальчишку, который…
— Боже мой, Франсуа, Эмиль залез на смоковницу!..
Эмиль обрел страну своего детства.
11 мая этого же года газета «Семафор де Марсей» сообщила в хронике, отведенной для новостей из Экса:
«Мы счастливы объявить жителям нашего города, что Государственный совет, собравшийся 2-го числа сего месяца, признал целесообразность строительства общественного канала по проекту Золя и одобрил целиком договор от 19 апреля 1843 года, заключенный этим инженером с городом».
Восемь лет тянулась волокита! Целых восемь лет!
В доме, окруженном платанами, под неумолчное журчание фонтанов мальчик жил своими обычными детскими заботами и радостями. Повседневная дрема старинного городка не вызывала у него беспокойства, а кроме того, Эмили и ее родители не спешили пичкать ребенка плодами раннего образования. На всю жизнь Золя сохранит приятные воспоминания об этом времени, застывшем, словно поверхность пруда. Поль Алексис, самый верный его друг, писал: «Он любил эти засаженные платанами дворы, где мягко струились фонтаны, эти извилистые улочки, тянувшиеся вдоль красивых особняков, эти дома с массивными резными дверьми, наглухо отгораживающими людей от внешнего мира».
В безмятежном краю если уж приучают ребенка к каким-то порядкам, то только к одному — к послеобеденному отдыху.
Эмиль играет в камешки, возится в песке, строит запруды. Он напоминает скорее пастушонка из Пилон-дю-Руа, чем маленького буржуа. Для него все событие — и впервые найденный богомол, и пойманная стрекоза, и птенец, вывалившийся из гнезда.
Осенью 1846 года получен наконец королевский указ. Работы начинаются, и смышленый мальчуган отправляется посмотреть на рабочих, которые будут взрывать скалы Инферне. Часто он встречает там великана, с которым отец всегда говорит об Италии, употребляя какие-то непонятные слова: карбонарий, свобода или смерть, холера, заочное осуждение… Это был Жионо, появившийся в Эксе и ставший десятником на стройке. Эмиль копается в луже, размешивает грязь. Отец Эмиля делает то же самое, что и сын, только по-правдашнему. Вот здорово!
Маленький дикарь становится серьезным, задумчивым мальчуганом с красивым выпуклым лбом. Асимметрия лица, которая станет значительнее с годами, была почти неприметна, ее выдавали только глаза. Однако он какой-то худосочный. До пяти лет он не четко выговаривал некоторые буквы. Произносил s как t, чем раздражал родителей, которых раньше это умиляло. Однажды отец дал Эмилю сто су только за то, что малыш правильно наконец произнес слово cochon (поросенок), а то обычно он произносил нечто среднее между cotton и cosson.
3
Теперь Сильвакан — переулок.