Здравствуйте, Эмиль Золя!

Что касается архитектуры его произведений, то это архитектура античного Рима. Из-за слепоты, присущей нашей эпохе, на нее обращается внимание в последнюю очередь. Она превосходна не только в романе «Жерминаль», она ясно вырисовывается во всем наследии; и в «Трех городах», и в «Ругон-Маккарах», где последний том перекликается с первым, где изображенные в романах бурные периоды истории сменяются спокойными периодами, и, наконец, в недостроенном здании «Четырех Евангелий».

Этот редкий сплав, поставленный на службу изумительному темпераменту, поэтическому воображению, великолепному романтизму и архитектуре, сплав, который был плохо подмечен слишком спешившими поколениями читателей, — сводит на нет, в плане искусства, самую обоснованную критику в его адрес и придает ему законченный облик поэта-зодчего.

Ранним весенним утром над Меданом и Сеной сияет солнце. Дорожный рабочий занят своим делом. На тропинке, ведущей к реке, веет кисловатым запахом бузины. Г-жа Золя недавно продала остров, к которому когда-то причаливал в лодке Мопассан, так гордившийся своим загаром, сильными и мускулистыми руками гребца, своей майкой в голубую и белую полоску, которую так любили носить гребцы, изображенные Мане, и своим изменчиво-молодецким видом. На берегу — сооружение из цемента, здесь устроен пляж, но по-прежнему плещется вечная вода, стихия Золя. От проходящих в направлении Гавра поездов из «Человека-зверя» сотрясается домик, приютившийся у подножия обвитой плющом башни «Нана», где птицы свили себе гнезда. Жалобно гудят буксиры, словно все еще оплакивая смерть Флобера. Ужасный белый бюст, который ненавидела Дениза Ле Блон и который ненавидит Жак Эмиль-Золя, гипсовый бюст озабоченного пророка, возвышается огромной глыбой над аллеями и фруктовыми деревьями. Но утро — великолепное…

Вдруг окна и двери дома распахиваются и появляются женщины в белых халатах, и вскоре раздаются детские крики, веселые и пронзительные, наполняя утреннюю тишину своей ликующей радостью. При виде стаек этих ребятишек вы испытываете глубочайшее волнение, которое столько раз охватывало Золя. Жизнь кипит на аллеях! Дети постарше бегут в сад, малыши щебечут в комнатах. Повсюду слышится смех воспитательниц в ответ на мелодичный говорок ребятишек, они вновь радуются жизни, бледненькие мальчики и девочки с улицы Гренель, из Обервилье, из этого Латинского квартала, где всегда царит бедность и где Золя вертелся как белка в колесе, переезжая постоянно с квартиры на квартиру, из Батиньоля и из этого квартала Барбес, где Дюпон построил новый кабак на месте «западни» папаши Коломба. В рабочем кабинете, откуда Золя тайком наблюдал в бинокль, как играют на холме вместе с Жанной Розеро его дети, роза и тростничок, находятся гимнастические снаряды, которые поджидают ребятишек, относящихся к ним, впрочем, лишь как к игрушкам. Это чудо совершила буржуазная дама г-жа Золя, передав меданский дом в распоряжение Общественной благотворительности. Как не понять, что все эти ребятишки — пропавшие дети Жервезы и Нана, сотни малюток потомства Матье, множество детей из «Плодородия», этой страстной мечты об отцовстве, — как не заметить того, что все они — воплощенная мечта великого романиста, переживавшего расцвет своего старческого романтизма! Они здесь! У него! Живые дети! «О боже мой!» — как восклицал он часто, не веря в бога:

«Внизу, под окном, по-прежнему играли веселые дети. Слышались крики малышей, смех старших, — то звучало ликование человечества, идущего вперед, ко все более полному счастью. А дальше расстилалось беспредельное голубое небо, на горизонте сверкало ласковое солнце, податель жизни, отец, чью творческую силу удалось захватить и приручить… И Люк испустил дух, вступил в поток мировой любви, вечной жизни»[204].

Жизнь — последнее слово «Плодородия». И последнее слово «Ругон-Маккаров» тоже — жизнь!

Золя спит в Пантеоне, доме без окон, куда иногда помещают писателей, которые были мудры. Он спит великим черным сном. Но жизнь бурлит около Сены, на берегу прекрасной тихой реки, чтобы засвидетельствовать с невозмутимым спокойствием: человек так много мечтает оттого, что его мечты порой осуществляются. Жизнь бурлит около Реки, жизнь, которую он любил столь сильно, что обожествил ее. Жизнь.

Источники

Этот очерк о жизни и творчестве писателя потребовал изучения огромного количества материалов, как печатных, так и рукописных. Полная библиография этих материалов могла бы составить целый том, объем которого был бы не меньше настоящей книги. Ниже приводятся важнейшие источники, к которым обращался автор.

1. Oeuvres complètes de Zola. Edition Charpentier-Fasquelle. — Édition intégrate des Rougon-Macquart, «Bibliothèque de la Pléiade», publiée sous la direction d’Armand Lanoux, études, notes et variantes par Henri Mitterand, Paris, 1960. — Édition des Rougon-Macquart, préfaces de Henri Guillemin, Lausa

2. Correspondence éditée, inédite, notes et manuscrits: Bibliothèque nationale; bibliothèque Méjanes (Aix-en-Provence); collections privées.

3. Archives nationales.

4. Presse, de 1840 à nos jours.

5. Divers: Thèses; Bulletin de l’Association Émile Zola; Bulletin de la Société des Amis d’Émile Zola.

6. Tradition orale.

7. Études, essais et ouvrages divers, dont:

Affaire Dreyfus. Le procès Zola, compte rendu sténographique, Paris, 1898.

Alexis, Paul, Émile Zola, notes d’un ami, Paris, 1882.

Antoine, Mes souvenirs sur le Théâtre-Libre, Paris, 1921.

Bachelard, Gaston, La Psychanalyse du Feu, Paris, 1937.

Barbusse, Henri, Émile Zola, Paris, 1931.

Bernard, Marc, Zola par lui-même, Paris, 1952.

Blum, Léon, Souvenirs sur l’Affaire, Paris, 1935.

Bruneau, Alfred, A l’ombre d’un grand coeur, Paris, 1932.

Céza