Первая исповедь

— Когда я вижу виноград, я всегда его рву. Я очень люблю его! — воскликнула она и пристально поглядела в лицо священника, как бы желая спросить: а вы разве не любите? — А один раз мне попались груши, прямо с голову величиной, я и взяла две… Всего две, — повторила она и, растопырив средний и указательный пальцы, показала их священнику. И в порыве искренности добавила: — А если удастся, стащу и остальные!

— Нет, остальные ты не тронешь, — сказал он строгим голосом, но улыбаясь. Однако улыбка сползла с его губ, когда Джина скорчила гримасу, которая означала: «А кто мне помешает?»

— Я и курицу стащила, — продолжала она, чуть ли не хвастаясь своими подвигами, — но потом выпустила, потому что боялась, что отец побьет меня. А еще взяла башмак моего двоюродного брата Ренцо, но это просто так, назло ему. Башмак я кинула потом в воду. А еще…

Дальше шло что-то серьезное. Она сама поняла это и в испуге остановилась. Священник ободрил ее:

— Что еще? Говори же!

— Еще я взяла бабушкины серьги. А она думает, что это Вика-горбунья унесла их, та, которая берет все, что плохо лежит, и никто не говорит ей ни слова, — ведь все боятся, что она накличет беду.

— Куда ты дела серьги? — с удивительной мягкостью спросил священник.

Джина молчала. Свесившись через край лодки, она как бы разглядывала что-то в воде, которая тихо плескалась за бортом.

— Не бросила же ты их в воду, правда? Что ты сделала с ними, Джина?

Голос священника звучал странно — таким голосом говорят мальчишки, когда подбивают друг друга на какую-нибудь шалость, Джина приподняла голову и, выругавшись, сказала:

— Ну, понятно, я их не съела. Я их спрятала.

— Где спрятала? Дома или здесь?

Она порывисто вскочила. Вся ее маленькая фигурка дышала негодованием. Она была возмущена наивностью священника. Что она, дура, прятать краденое в собственном доме? В ее сузившихся глазах маленькой тигрицы заиграла коварная улыбка. И тут она открыла самый большой свой грех:

— Я спрятала их в лодке Нигрона.

Теперь и священник вспыхнул от гнева.

— Что ты натворила, Джина! — воскликнул он, всеми силами стараясь сохранить мягкость голоса. — Ведь если их найдут, мальчика будут считать вором!

— А разве он не вор? Вор!

— Какая же ты дрянная девчонка — сказал с отчаянием священник, приглаживая рукой свои огненные волосы.

Он понял, что полумерами тут ничего не добьешься. Он выпрямился и, сурово взглянув на нее, надел шляпу. Даже голос у него изменился, а в его черной фигуре появилось что-то угрожающее.

— Это ты, а не Нигрон, сущая дочь дьявола. А если ты и дальше будешь себя так вести, то дьявол придет за тобой однажды вечером и утащит в адские леса. Истинно так!

Это предсказание произвело желанный эффект. Джина побледнела и снова прикрыла глаза ладонью.

— Ты хоть креститься-то умеешь?

Она перекрестилась, но левой рукой. Перед ее внутренним взором возникла картина адского леса, где вокруг пылающих куч угля, гримасничая, пляшет тысяча дьяволят, похожих на Нигрона, и, оцепенев от ужаса, она сказала каким-то тонким лягушачьим голосом:

— Я приду… приду…

Она хотела сказать «приду на исповедь», не подозревая, что ее первая исповедь только что окончилась.