Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 50 из 50



Доклад Сиверса был положен в основу проекта, датированного январем 1860 года, всеподданнейшего доклада министра внутренних дел. Этот документ напоминал о том, что МВД, руководствуясь духом веротерпимости, уже создало в последние годы несколько прецедентов ходатайства перед императором о прекращении преследований тех бывших униатов, которые обратились в католичество до 1839 года. Но правомочием возбуждать такие дела в судебном порядке обладал и Синод, и вот синодалов-то и требовалось пронять высочайшим повелением. Министр рекомендовал обязать Синод сделать негласное предписание главам епархий – «не возбуждать и прекратить производство о требовании в православие» упомянутых католиков, ибо, как ни производи такие расследования и увещания, они ныне не только не приносят пользы и не содействуют к утверждению и упрочению общей государственной меры воссоединения, но, порождая ропот и беспокойство, могут только приносить вред, воскрешая в памяти народной некоторые стеснительные стороны означенной меры[407].

(Как видим из последних слов, предложенная льгота влекла за собой и некоторое приглушение апологетики «воссоединения» 1839 года как такового.)

Из изученных мною архивных материалов нельзя заключить, был ли спроектированный в ДДДИИ доклад Ланского официально представлен императору[408]. Но, судя по тому, что вплоть до взмыва русификаторской кампании в 1864 году розыск «долженствующих принадлежать» явно глохнет[409], позиция МВД получила по крайней мере неформальное одобрение монарха. А о том, как возобновилась в 1864 году православная «охота» на экс-униатов и их потомство, речь еще впереди.

Несмотря на эти попытки сузить секулярное присутствие в религиозной жизни католиков, поза государственного невмешательства оставалась амбивалентной – одновременно и индифферентно-благожелательной, и угрожающе-пренебрежительной. В свою очередь, кризис управления западными окраинами империи, очевидный к началу 1860-х годов, поместил католицизм в центр внимания властей, но не упростил выбор между стратегиями репрессии и конфессионального регулирования. Здесь уместно, забежав вперед, рассмотреть еще один примечательный проект, составленный Э.К. Сиверсом в разгар правительственных занятий «католическим вопросом». Он служит иллюстрацией того, как непросто было бюрократии конфессионального государства удержаться в режиме отстраненного, снисходительного контроля над католицизмом, – и того, с какой неожиданной стороны, словно с черного хода, в смягчившуюся было политику возвращались и концепция, и механика иозефинистского дисциплинирования. В ноябре 1866 года специальный высший комитет по католическим делам в Петербурге обсуждал последствия разрыва дипломатических отношений между Российской империей и Святым престолом. Разногласия между императором и папой, рокоча все громче, неуклонно нарастали с момента первых волнений в Царстве Польском в 1861 году, и происшедшая в декабре 1865 года скандальная публичная перебранка российского поверенного в делах Ф.К. Мейендорфа с Пием IX (папа в ярости накинулся на дипломата, дерзко заявившего ему в лицо, что Римская курия поддерживает польских националистов) довершила этот процесс. Тем не менее закрытие представительства российского Министерства иностранных дел при Римской курии не означало отмены всех статей конкордата 1847 года: основные обязательства имперской власти по удовлетворению духовных потребностей ее католических подданных должны были исполняться независимо от состояния дипломатических отношений с Ватиканом. И хотя в 1866–1867 годах среди чиновников в Вильне, где борьба с католицизмом поощрялась тогда генерал-губернаторской администрацией, имелись горячие головы, уверенные в том, что в скором времени проблема духовных связей католиков со Святым престолом отпадет вместе с исключением самой конфессии из числа терпимых государством или с обращением массы католического простонародья в белорусских губерниях в православие, – члены названного комитета в большинстве не были настроены столь кровожадно. Они намеревались сохранить для российских католиков в том или ином виде возможность общения с их высшей духовной властью.

Предложение, которое Сиверс подготовил, вероятно, для своего начальника – министра внутренних дел П.А. Валуева, противника жесткой антикатолической политики, на первый взгляд решительно порывало с освященной именем Екатерины II традицией запрета на прямые сношения католического клира империи со Святым престолом. По мнению Сиверса, порядок, при котором епископы для разрешения канонических затруднений, предоставления им дополнительных духовных полномочий или дарования диспенсаций, превышающих их власть[410], должны обращаться к папе или в соответствующие конгрегации не иначе как через канонически нелегитимную духовную коллегию в Петербурге и Министерство внутренних дел, – этот порядок только роняет достоинство императорского правительства, не принося никакой существенной пользы:

…мы… всякий раз, что принимается какая-либо мера, не одобряемая Римом, отправляли туда представления епископов о снабжении их духовными властями (перевод лат. facultates, т. е. правомочия. – М.Д.), необходимыми им по каноническому праву при исполнении предписанных нашим Правительством распоряжений, и, ходатайствуя о разрешении таковых представлений епископов от имени нашего Правительства, – при естественном недоброжелательстве к нам Римского двора – подвергались отказу, который лишь усложняет затруднения, ибо отказ этот на наше представление, присланный нам, не может оставаться без последствия… для нас, и епископы, представляя чрез нас о духовных властях, могут всегда отговариваться неполучением нужных духовных властей…[411]

Этот порядок следовало изменить так, чтобы признание автономии высшего клира в определенной области церковного управления окупалось бы для правительства новыми возможностями воздействия на католическое духовенство в его качестве государственных служащих:

…при предоставлении им [епископам] непосредственных сношений …нет сомнения, что Рим, несмотря на все неудовольствие мерами нашего Правительства, не оставит епископов без духовных властей… [В этом случае] наше Правительство имело бы полное право не обращать никакого внимания и не допускать вовсе возражения со стороны епископов, что для исполнения распоряжений нашего Правительства не имеют надлежащих духовных властей, и было бы совершенно развязано в своих действиях[412].

Иными словами, Сиверс полагал, что, несколько ослабив свое регламентирующее присутствие в сфере внутрицерковного общения[413], государство поспособствует повышению духовного авторитета епископов, а через них и приходского клира (в противоположность тому, что в ту же пору ожидалось от ухода государства из религиозной жизни мусульман). Выгоду же от этого возросшего авторитета можно будет разделить с духовенством, припугнув его подсудностью за правонарушения, общей с гражданскими лицами. Но чтобы было с чего снять эти пенки, предупреждал Сиверс, нельзя будет ограничивать круг духовных вопросов, по которым епископам дозволяется обращаться непосредственно в Рим, лишь прошениями о разрешении на брак и расторжение брака и о диспенсациях в делах личной совести (dispensatio in foro interno). Сюда должны были войти и более крупные казусы толкования и применения канона. Призывая не мелочиться со льготой католикам, глава ведомства иностранных исповеданий заверял, что дать эту льготу можно, и не создавая впечатления уступки:

…на предлагаемую меру не следует вовсе смотреть как на уступку, а, напротив того, как на меру, посредством которой мы отвергаем от себя всякое ходатайство и посредничество наше пред Римом по делам духовным, не считая такового нужным для приведения в исполнение предписаний и распоряжений наших[414].

407

Там же. Л. 8 об. – 9 об. (доклад ДДДИИ), 22 (проект всеподданнейшего доклада министра ВД, январь 1860 г.).

408

Копия доклада отложилась также в личном фонде П.А. Валуева. Обнаруживший ее М.В. Никулин ошибочно атрибутирует доклад самому Валуеву (Никулин М.В. Православная церковь в общественной жизни России. С. 118), между тем как последний в 1860 году еще не был министром внутренних дел и вообще служил в другом министерстве – государственных имуществ. Однако нет сомнений в том, что Валуев разделял идею об отмене этой «перерегистрации» бывших униатов; он мог использовать доклад позднее, уже будучи министром ВД, для подготовки собственных предложений о смягчении конфессиональной регламентации, в частности законов о смешанных браках.



409

О решении, принятом Комитетом министров (с подачи МВД) и одобренном императором как раз в 1861 году, не требовать «возвращения» в православие двоих сестер-дворянок – дочерей от брака католички и экс-униата, см. в: Веременко В.А. Дворянская семья и государственная политика России (вторая половина XIX – начало ХХ века). СПб., 2007. С. 115.

410

Представление об этом порядке, фактически так и не изменившемся до 1917 года, и о его восприятии католическим клиром дает следующая выдержка из обстоятельной записки архиепископа Могилевского, митрополита римско-католических церквей в России Георгия Эдварда Шембека министру внутренних дел П.Д. Святополк-Мирскому (1904 г.): «…сие правило влечет за собой величайшую проволочку в решении обыкновенно спешных дел, так что если при непосредственной переписке ответ Римской Курии на запрос просителя мог бы быть доставлен в продолжении 4 недель, то при нынешних условиях приходится ожидать ответа в продолжении 6 месяцев, а иногда 1 года и больше; в это время зло, которое предполагалось устранить посредством папского разрешения от канонических препятствий, существует, соблазн растет, или же люди умирают, не дождавшись требуемой милости. …По одному… делу, представленному мною осенью 1902 года, а сообщенному официальным путем Римской Курии спустя ½ года, при жизни Папы Льва XIII, и разрешенному сим последним в продолжение нескольких недель, мне был доставлен ответ спустя 8 месяцев после смерти Льва XIII… В высшей же степени смущает факт, что духовные разрешения, вполне секретные, касающиеся исключительно совести исповедующихся и выдаваемые римскому Пенитенциарию с соблюдением строжайших правил о сохранении тайны исповеди, а потому доставляемые на имя епископа и духовника с угрозою тяжелого церковного запрещения при несоблюдении ими оной тайны… вскрываются без всякого стеснения и беззаботно светскими чинами гражданской власти, несмотря на то, что, в сущности, гражданская власть по оным документам не может прийти к какому-либо положительному заключению о свойстве документа, коль скоро в нем завсегда излагается так называемый “casus” в общих выражениях, вполне недоступный для светских лиц, не посвященных в подробности нравственного богословия и его терминологии» (Католическая Церковь накануне революции 1917 года. С. 83–84).

411

РГИА. Ф. 821. Оп. 138. Д. 45. Л. 87–87 об. (собственноручная записка Сиверса без заглавия, от 11 ноября 1866 г.).

412

Там же. Л. 87 об.

413

По Сиверсу, правительство не должно было полностью отказываться от надзора за коммуникацией епископов с Римской курией: проект допускал прямые сношения под условием, чтобы «никакая из получаемых ими [епископами] из Рима духовных властей или диспенсаций не могла быть приведена в действие или исполнение без предварительного представления нашему Правительству и разрешения им». За образец в данном случае принимались т. н. органические статьи (articles organiques), дополнявшие конкордат Франции со Святым престолом 1801 года (Там же. Л. 86).

414

Там же. Л. 88. В этом пункте предложение Сиверса, как мне видится, обнаруживает родство с более ранним (1861–1863) проектом учреждения папской нунциатуры в Петербурге. Назначение папского нунция, чему были лишь эпизодические прецеденты при Екатерине II и Павле I, фигурировало в повестке дня переговоров между Петербургом и Ватиканом со времени заключения конкордата 1847 года и в ситуации начала 1860-х годов интересовало российское правительство как мера, могущая задействовать консервативно-легитимистский потенциал католицизма для отпора польскому национализму. В 1862 году стороны были, как никогда, близки к соглашению, но камнем преткновения стал вопрос о том, будет ли распространяться на нунция принятый в империи порядок опосредованной коммуникации католиков со Святым престолом. Уступка со стороны империи (согласие на то, чтобы нунций в России занимал то же положение, что и нунций во Франции по условиям действующего конкордата) была сделана после проволочек, причем, как видно из отношения министра иностранных дел А.М. Горчакова министру-резиденту при Римской курии Н.Д. Киселеву, делалась, в сущности, так, чтобы ее предвидимое отклонение дискредитировало контрагента: «Я готов думать, что римский двор желает большего, однако трудно допустить, чтобы он решился выразить подобное желание открыто, потому что это значило бы снять с себя маску перед лицом всей Европы. Если папское правительство не удовольствуется тем, что папский нунций при императорском дворе будет принят точно так, как принимают папских нунциев в стране, где римско-католическая религия считается господствующею, то в таком случае ответственность за нежелание принять делаемое нами предложение падет не на нас…» (Цит. по: Попов А.Н. Последняя судьба папской политики в России. С. 210). Та же несколько парадоксальная логика, приемлющая и возможность нормализовать ситуацию, и выгоду, которую можно извлечь из ухудшения ситуации (логика, думается, показательная для дуализма дискредитации и регламентации в конфессиональной политике), угадывается и в предложении Сиверса 1866 года; заметим, что и он в своих построениях частично ориентируется на наполеоновский конкордат со Святым престолом.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.