Страница 58 из 60
Кто-то копошился на полу, и Мануэль, приглядевшись, понял, что это металлические сороконожки, которые бегают, лихо задрав хвостики, и тыкаются усатыми головками в разноцветные кнопки, торчащие прямо из пола.
И снова главным было не сияние головокружительно вздымавшихся сводов и не разумная суета одушевленных машинок, а то, что все это, мудрое и прекрасное, есть, есть, есть на Земле!…
— …Прозрачный купол, — Неттлтон стиснул кулаки и поднял их к лицу, прозрачный купол, подобный опрокинутому бокалу богемского стекла, золотисто-медовый, словно подсвеченный подземным огнем внизу, затем дымчато-серый, неощутимый, и сразу же неистовая голубизна, и ласточки, слышите, Нид, ласточки, стремительно залетающие в узкие отверстия, едва угадываемые у самой вершины купола, чтобы выкупаться в солнечном сиянии я так же бесшумно исчезнуть…
«Хорошо, что Рекуэрдоса уже нет в нашем времени, — подумал Нид. Хорошо, что он не видит этого отчаянья…»
— Но откуда все это? Он говорил об этом перед самой смертью, а перед смертью не лгут. Перед смертью только бредят. Бредят? А, доктор Сэами? Никто лучше вас не разбирается в человеческой психологии, так скажите может, он вообще ничего не видел? Бред? Больное воображение? Желание оставить после себя хотя бы сказку?
— Он видел, — сказал Нид.
— Но что, что? Сегодняшнее утро — да, и два старика, я девушка в розовом; мы знали, что он должен нас увидеть, и мы пришли сюда, мы все, вольно или невольно, творили будущее для Рекуэрдоса — и белый зал, и лиловые доски пультов, и никому не нужная допотопная вилла… Если бы не описание, сделанное в прошлом, все это делалось бы и строилось по-другому. Но, зная, что именно должно быть, мы не могли сделать иначе. Мы искренне играли свою роль. На потом? Ласточки, купающиеся в солнечном сиянии… Вы психолог, Нид, но даже вы должны знать физику настолько, чтобы понять: после прохождения этой блуждающей туманности на Земле не останется не только ласточки, но и самой примитивной амебы. Все произойдет быстро, очень быстро, и по-прежнему будут стоять дома, виллы, хрустальные купола. Излучение не причинит вреда камням и металлу. Не останется только нас бабочек, птиц, людей. И мы бессильны, Нид, мы бессильны…
— Но он видел, — повторил Нид Сэами, — и то, что он видел, стало счастьем и надеждой целого столетия в истории людей.
— Он бредил! — вне себя крикнул Доменик. — Прах и тлен — вот что он видел! Несколько слов красивой лжи — ее хватило всему человечеству ровно на столетие. Нет, он не бредил — он лгал, и если бы на его месте был я — я тоже солгал бы!
Нид Сэами медленно покачал головой.
— Но Мануэль Рекуэрдос не был мудрецом. Он был просто отчаянно везучим мальчишкой. Если бы он погиб сразу же после своего возвращения из будущего, я еще мог бы усомниться в правдивости его рассказов. Но между Пальма-да-Бало и Орли прошло около суток, и все эти часы он был искренне и неподдельно счастлив. И если Рекуэрдос не увидит своего сверкающего купола и ласточек в его вышине, если он не увидит потом склона, усеянного мелкими горными маками, и девочки с рогатой улиткой на ладошке, если он не увидит синего кольца космодрома с матовыми каплями фантастических кораблей, отдаете ли вы себе отчет, Доменик, что будет отнято у пяти миллиардов людей целого столетия?
— Чего вы от меня хотите, Нид?
— Действий. Время идет, Доменик. Собирайте людей. Даже Верховный Совет Мира еще не осведомлен в полной мере о том, что надвигается на Землю.
— У меня не хватит сил произнести это, не хватит сил…
— Хорошо, — сказал доктор Сэами. — Совету доложу я. Подите к себе и отдохните, Доменик. На эти двадцать два дня нам потребуются все наши силы и все наше мужество.
— Зачем? — устало спросил Неттлтон.
— Затем, чтобы Мануэль Рекуэрдос увидел то, что он должен увидеть, твердо проговорил Нид Сэами. — Увидел, даже если на Земле действительно не останется ни одной бабочки, ни одной птицы, ни одной живой души.
— Вы хотите построить на этом месте прозрачный купол? А ласточки?
— Строить его ни к чему, это здание закрытого катка в Кабуле, и ласточки действительно вьются у самой его вершины.
— За двадцать два дня его сюда не перенести.
— Ничего не надо переносить, Доменик. Ведь вслед за этим куполом Рекуэрдос должен увидеть склон, усеянный рыжими маками, а еще через столетие — космодром. Вы поняли меня, Доменик? Все это нужно отснять, и точная аппаратура, которой не страшно излучение блуждающей туманности, один раз в столетие, строго в рассчитанный миг, будет проектировать на сферический экран, который мы должны успеть расположить в этом зале, картины сказочного будущего Земли.
— Будущее для одного Рекуэрдоса…
— Будущее для пяти миллиардов людей, Доменик! Счастье, надежда и спокойствие целого столетия.
— Нам понадобятся помощники, Нид.
— Я думаю, их будет достаточно.
— И съемочная аппаратура.
— Нам дадут лучшую.
— И каменистый склон, усеянный рыжими коротконогими маками.
— Найдем в Альпах и спечатаем с нашим дальним планом.
— И механическая игрушка, которую можно было бы выдать за многоопорного кибера…
…Каменистый склон, усеянный рыжими коротконогими маками. Ни зала с лиловыми пультами, ни хрустального купола. Склон пуст — исчезла белая дорога, спускавшаяся к императорской вилле, исчезла и сама вилла, располагавшаяся у подножия холма. И никаких следов разрушения — прошло всего-навсего сто лет, руины простояли бы дольше. По всей вероятности, здания просто перенесены в другое место, вот и трек на склоне — прошел громадный гусеничный механизм. Неужели не осталось ни одного человека на этом холме?
И тут откуда-то справа появилось кудрявое существо лет четырех, спускавшееся по крутому склону самым естественным образом — на пятой точке. Пестрые штанишки на лямочках, правая рука занята — на ладошке большая виноградная улитка.
Девочка выпрямилась, поднесла свою находку к самому носу и подула на темно-лиловый завиток.
Мануэль засмеялся. Надо было делать совсем не так, надо было попрыгать на одной ноге и спеть магическую песенку:
Улитка, улитка, высуни рога
Дам тебе хлеба, кусок пирога!
Но улитка оказалась на редкость некоммуникабельной, и каждый остался при своем: девочка осторожно опустила ее на землю, а сама побежала дальше, по склону пустого холма, и мелкие маки шлепали ее по голым ногам, не доставая до коленок.
Пожалуй, впервые за все путешествие Рекуэрдос остро пожалел, что не может выскочить из Машины, чтобы догнать этого беззаботного чертенка в пестрых штанишках, безнадежно выпачканных травой. Мануэлю невольно припомнились не очень-то симпатичные вундеркинды, коими в обилии населяли наше будущее иные фантасты — сопливые вундеркинды, от горшка два вершка, а уже берущие нетабличные интегралы и пристающие к прохожим со своим оригинальным доказательством теоремы Ферма…
Он искренне жалел, что не может ринуться за этой девчушкой вниз по склону; они бежали бы рядом, оставляя за собой две дорожки осыпавшихся лепестков, а потом он показал бы ей одно из маленьких чудес, которые взрослые между собой презрительно называют фокусами, и еще сказал бы ей, что он добрый волшебник Рекуэрдос, и ему триста лет и двадцать четыре года, и она поверила бы ему.
Но остановить Машину и выйти из нее было невозможно, и Мануэль, глянув на указатель энергоподачи, понял, что аккумуляторов его хватит только-только на один столетний перелет, и он бросил Машину в последний прыжок, в последний поиск, и мир, завершивший его путешествие, был миром, устремленным к звездам.
Насколько он понял, Машина оказалась где-то между стальными опорами наблюдательной башни, устремленной высоко в небо и исчезающей за верхней кромкой узкого иллюминатора. Крупноячеистая защитная сетка подрагивала перед самым стеклом, а внизу, опоясывая подножие холма, замкнулось огромное темно-синее кольцо, которое он в первый момент принял за морскую воду.
Но это была не вода, а бетонное покрытие стартовой площадки космодрома, от которой ежеминутно отрывались и плавно взмывали ввысь исполинские туши каплеобразных кораблей. Они набирали высоту легко и беззвучно, но нетрудно было угадать, какие вихри разрывают воздух на Пальма-да-Бало, потому что массивная металлическая сеть трепетала и натягивалась, едва не касаясь иллюминатора Машины. Корабли растворялись в плотной голубизне сивилийского неба, и в этом месте, где они исчезали, несколько секунд спустя развертывался, словно пунцовая гвоздика, стронциевый бутон стартовой вспышки внепланетных двигателей.