Пифия

— Возможно, — пожал плечами Айсберг.

— А ты знаешь, что за всю мою жизнь я встретила единственного человека, которого действительно боялась?

— Да? И кого же?

— Тебя.

— Ты мне льстишь.

— Это было давно, — произнесла Пифия. — Теперь я смотрю на тебя, но никакого страха больше не испытываю. — Она снова пристально посмотрела на него, наконец полностью сосредоточившись на настоящем. — Единственное, что я испытываю к тебе, — это презрение.

— Не ненависть? — спросил он. Она покачала головой.

— Чтобы ненавидеть, надо уважать человека. Если не его самого, то по крайней мере уважать в нем то зло, которое он способен тебе причинить.

— Ты считаешь меня безвредным?

— Да. — Она помолчала, а затем продолжила: — Даже с тем зарядом взрывчатки, который заложен в твой протез, ты все равно не способен причинить мне вред.

— Ты и об этом знаешь?

— Я знаю все, — ответила она просто. — Разве я не Пифия?

— Ты Пифия, запертая в силовом поле, — заметил Айсберг. — Как ты сможешь меня остановить, если я решу сейчас взорвать заряд?

— Ты — пожилой человек, Айсберг, и твое сердце пережило за долгую жизнь множество нагрузок. Если ты попытаешься включить детонатор, то почувствуешь нестерпимую боль в груди, твое сердце разорвется, и ты умрешь. — Она внимательно посмотрела на Айсберга. — Уже сейчас оно бьется учащенно, уже сейчас оно перегоняет слишком много крови по сосудам, и давление поднимается, скоро оно станет угрожающим. Во множестве вариантов будущего ты ничего не почувствуешь до самого последнего момента, когда твое сердце откажет. Но, — она сделала два шага в сторону, — в одном из этих будущих, там, где я стою немного правее, приступ боли предупредит тебя об этом. Ну что, чувствуешь?

Айсберг почувствовал, как грудь пронзила нестерпимая жгучая боль, ощутил давление во всем теле. Он попытался скрыть свое недомогание, но не смог.

— — Вот видишь? — Она удовлетворенно улыбнулась. — Среди миллиардов вариантов будущего — когда тебе удается взорвать меня — существует один, когда сердечный приступ не прекращается, боль становится нестерпимой, и ты перед смертью осознаешь, что все сказанное мной — правда.

Боль наконец стала утихать, бледность покинула лицо Айсберга, он глубоко вздохнул и прислонился к двери, ища опору.

— Можно мне задать тебе вопрос? — проговорил он через минуту.

— Именно это и делает Пифия: она отвечает на вопросы.

— Как же они, черт побери, умудряются держать тебя взаперти? Почему с твоим тюремщиком не случился сердечный приступ или удар в подходящий момент?

— Они очень тщательно подбирают мне охрану, — ответила она. — Ни в одном варианте будущего никто из них не заболевает достаточно тяжело, чтобы это позволило мне вырваться на свободу.

— Как же они кормят тебя? Они наверняка должны снижать интенсивность силового поля в каком-то месте.

— Да, но только на очень маленьком участке, — кивнула она. — Впрочем, ты сейчас и сам все увидишь. — Она повысила голос, повернувшись к двери: — Можешь войти.

В комнату вошел голубой дьявол, неся в руках небольшой поднос с едой. Он подошел к линии силового поля, поставил поднос на пол, затем повернулся и вышел. Мгновение спустя по внутреннему интеркому раздался сигнал, и Пенелопа отошла к стене, как можно дальше от подноса. Послышался шелест статических разрядов, когда небольшой участок силового поля над полом исчез. Пенелопа подошла к подносу, присела на корточки и, осторожно ухватив за края, потянула на себя. Едва поднос оказался у нее в руках, снова послышался звук статических разрядов, и голос голубого дьявола по интеркому предупредил, что силовое поле восстановлено. Она поставила поднос на стол.

— Видишь?

— И ты все эти долгие годы не общалась непосредственно ни с одним живым существом?

— Нет, с тех пор, как умер Черепаха Квази.

— И за все это время ты ни разу не разговаривала с человеком?

— Я вообще ни с кем не разговаривала. — Она помолчала. — Впрочем, это не совсем правда. Когда-то у меня была кукла, но она развалилась четыре года назад.

Айсберг постарался представить себе восемнадцатилетнюю Пифию, играющую с куклой, и не сумел. Но ему до боли ясно представилось, как восемнадцатилетняя Пенелопа Бейли прижимает к себе старую, потрепанную куклу.

— Мне все еще очень жаль тебя, Пенелопа, — сказал он. — Не твоя вина, что судьба одарила тебя… или наказала такой способностью, и не твоя вина, что Республика просто представления не имела, как справиться с тобой. И уж тем более ты не виновата в том, что голубые дьяволы продержали тебя взаперти все эти долгие годы… но ты такая, какая есть, и тебе нельзя позволить выйти отсюда. Если тебя нельзя уничтожить, то тебя надо оставить в заточении.

— Продолжай мечтать о героических деяниях, Айсберг, — произнесла она с насмешкой. — Мечты безвредны.

Неожиданно она повернулась лицом к дальней стене и несколько секунд стояла молча и не шевелясь, затем снова взглянула на Айсберга.

— И кому же ты помогала на сей раз? — спросил он.

— Ты его не знаешь, — ответила она. — Эта ночь решающая. У меня много проблем, которые надо решить в первую очередь.

Неожиданно ее отрешенность и холодность сменились презрительной гримасой.

— Дурак! — воскликнула она. — Неужели он думает, что это помешает мне справиться с ним?

— О ком это ты? — поинтересовался Айсберг.

— О Джимми Два Пера.

— Где он?

— Он приближается и думает, будто может затуманить мой рассудок, затуманив свой. — Она повернулась к Айсбергу. — Разум покинул его… но я не читаю чужих мыслей. Я читаю будущее.

— Он что, нажевался семян? — спросил Айсберг.

— Как будто это имеет какое-то значение? — Она пожала плечами.

— Имеет, — заверил ее Айсберг. — Если он сам не знает, что собирается сделать в следующую секунду…

— Я знаю, — презрительно фыркнула Пенелопа.

— Я-то думал, что ты видишь бесчисленное множество вариантов будущего и своими действиями выбираешь тот, который наиболее выгоден тебе, но как ты можешь справиться с человеком, у которого разума столько же, сколько у мухи?