Призрак Фаберже

Стены украшала богатая лепнина в стиле рококо довольно легкомысленного вида, но Саше все эти завитки напоминали лишь о пальмовой ветви, с которой Христос вошел в Иерусалим. Для него этот собор был святым местом и частью России.

В этих стенах он впервые почувствовал себя русским. Окруженный эмигрантами нескольких поколений, Саша с детства привык слышать здесь русскую речь самого разного свойства: от изысканного и безупречного языка, на котором говорил его дед, до советского варианта, принесенного последней волной эмиграции. Здесь же звучал мелодичный церковнославянский, на котором служили литургии, — язык его предков в те времена, когда они приняли христианство.

В церкви Саша впервые услышал русскую музыку и соприкоснулся с русской культурой, которую так любила его мать. Конечно, в детстве он не мог оценить всей ее красоты и величия, но позже, приехав в Россию, остро ощутил свою к ней причастность. С тех пор всякий раз, когда Саша входил в православную церковь, где бы она ни находилась, ему казалось, что он переносится в Россию.

Подойдя к прилавку рядом с дверью, Саша купил свечки и под размеренное чтение Священного Писания поставил их перед иконами сегодняшнего праздника и всех святых заступников их семьи. В углу прихожане исповедовались священнику, и Саша присоединился к ним. Совершив обряд, он вернулся в толпу молящихся. Церковная служба всегда напоминала ему о матери, но сегодня все его мысли занимала предстоящая поездка в Россию.

Посмотрев по сторонам, Саша встретился взглядом с великой княгиней, которая приветливо ему улыбнулась. В толпе было много знакомых лиц. Многие кивали Саше, довольные, что в церковь приходит молодежь.

Длинная служба прошла незаметно. Выходя из церкви, Саша столкнулся с великой княгиней. Они заговорили по-русски.

— Я же обещал, что приду.

— Ничуть в этом не сомневалась. Перед дальней дорогой надо обязательно помолиться вместе со своими близкими. Кто знает, доведется ли вернуться, — улыбнулась княгиня. — Желаю приятного путешествия и счастливого возвращения домой.

— Спасибо за доброе напутствие.

На улице шел снег. Саша поспешил домой. Он думал об отце и предстоящей поездке. Дай Бог, чтобы все удалось утрясти. После церковной службы будущее уже не казалось таким безнадежным.

Сворачивая к дому, Саша с удивлением заметил, что думает по-русски.

Ночью Саше приснился странный сон. Он стоял на улице перед петербургским дворцом, где до революции жила семья его матери. В одном из окон он увидел мать, смотревшую на Неву поверх его головы. Сердце у Саши отчаянно забилось, он хотел закричать, чтобы она его заметила, но из груди не вырвалось ни звука. Он увидел, что мать отходит от окна, но по-прежнему не мог произнести ни слова. Дом окутал туман, и розовые стены шермановского дворца на Английской набережной исчезли за его завесой.

Проснувшись, Саша стал готовиться к отъезду. Приняв душ, он оделся по-дорожному, перекрестился, как некий тургеневский странник, сел на свой багаж, сложенный в холле, и помолился за благополучное путешествие в Россию и возвращение в Нью-Йорк.

Ленинград, 1945 год

Сидя в грязном автобусе, где пахло выхлопными газами и немытыми детскими телами, Геннадий смотрел в окно. Прижавшись лицом к стеклу, он пытался разглядеть Московские ворота, за которыми находился его дом. Но увидел лишь человека, едущего на санках, которые вез другой человек. Приглядевшись, он понял, что никаких санок нет. Просто прохожий тащил на ковре труп.

В дымном воздухе стоял какой-то странный запах. Поначалу Геннадий подумал, что это жгут мусор, но, посмотрев вокруг, почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Это был не мусор. По всему Невскому горели костры, на которых жгли трупы.

Геннадий отвернулся от окна. Дети, возвращавшиеся в Ленинград, молча сидели в автобусе, безучастно глядя перед собой. Наверное, многим из них пришлось пережить кое-что и похуже, подумал Геннадий.

Он стал думать о доме. Как же он соскучился по маме! Уже прошло три года с тех пор, как его отправили к родственникам в Томск. Но когда автобус въехал в центральную часть города, сердце у Геннадия упало.

От Ленинграда практически ничего не осталось. Половина домов была разрушена, остальные изуродованы до неузнаваемости. Целые кварталы превратились в груды кирпича. Везде висели красные транспаранты с призывами: «Город-герой Ленинград, на тебя смотрит вся страна!» и «Под руководством товарища Сталина восстановим любимый город!». Но прекрасный город, оставленный Геннадием три года назад, казалось, уже не возродится никогда.

Улицы были изрыты воронками, повсюду торчали трамвайные рельсы, вывороченные из земли. Когда автобус подъезжал к старому рынку, Геннадий вздохнул с облегчением — он увидел шпиль Адмиралтейства. Хоть что-то сохранилось от прошлой жизни. По радио сообщали, что Берлин лежит в развалинах. Геннадий надеялся, что так оно и есть и этот ненавистный город обратился в пыль под ногами красноармейцев.

— Пионеры, внимание! — прокричал измученный водитель автобуса. — Дальше проезда нет. Все разбомбили фашисты. До Куйбышевского райкома мы пойдем пешком.

Усталые дети молча вышли из автобуса. На улице работали изможденные мужчины и женщины, разбирая завалы и по цепочке передавая кирпичи к полуразрушенным домам, где они могли пригодиться для восстановления. Взглянув на их лица, Геннадий понял, что они голодны и держатся из последних сил.

Проходя по Невскому, дети с ужасом смотрели на разрушения. Они, конечно, слышали, что Ленинград героически сопротивлялся фашистам. Но, по их представлениям, это означало, что доблестные жители защищали свой город с оружием в руках, не давая врагу пощады. В действительности все оказалось иначе.

Наконец они добрались до райкома партии и вошли в огромную исцарапанную дверь. Несмотря на запущенность, здание райкома поражало своей красотой. В дальнем конце вестибюля Геннадий увидел прекрасную мраморную лестницу — два изящных полукружия поднимались на второй этаж, где располагались парадные залы. Помещение перекрывала легкая аркада, где роль колонн выполняли наяды и сатиры, поддерживающие арки мускулистыми руками. Их классические торсы, как бы вырастающие из пилястров, покоились на золоченых цоколях, возвышавшихся над мраморным полом. Все это великолепие отражалось в больших треснувших зеркалах.

Геннадий тронул водителя за рукав:

— Товарищ, а что здесь было раньше?

— Что значит раньше? — недовольно спросил водитель.

— Извините, — сразу стушевался Геннадий.

— Пионеры, ждите здесь, — распорядился водитель. — Я пойду поищу встречающих.

Геннадий и еще несколько ребят присели у стены рядом со старой вахтершей, которая штопала какую-то тряпицу. Она приветливо улыбнулась детям.

— Ничего, скоро будете дома, и жизнь наладится. Сталин позаботится о вас, — сказала она, погладив по голове одну из девочек. Потом пальцем поманила к себе Геннадия. Он неохотно подошел. — Раньше мы называли этот дом Сергеевским дворцом, — шепотом сообщила вахтерша. — Здесь жили Сергей Александрович, дядя царя, и его жена Елизавета, сестра императрицы.

— А вы откуда знаете? — недоверчиво спросил Геннадий.

— Я у них служила, пока великая княгиня не переехала в Москву и не стала монашкой.

— А зачем?

— Чтобы ничто не мешало ей помогать бедным. Говорят, она умерла как святая.

Испугавшись, что их могут услышать, Геннадий стал озираться по сторонам.

— Мне пора идти, бабушка, — на всякий случай сказал он.

На лестнице появилась грузная женщина.

— Пионеры! Идемте со мной, — прокричала она.

Дети стали подниматься по лестнице. На втором этаже их ждали родственники. Геннадий быстро оглядел небольшую кучку людей, но его родителей среди них не было. Детей со слезами встречали одни женщины. Мужчин не было видно.

В дальнем углу комнаты Геннадий заметил женщину, которая внимательно смотрела на него. Он узнал в ней свою родную тетку. Нерешительно приблизившись, Геннадий спросил: