Черный флаг (ЛП)

К несчастью, спасти меня эта красота не могла.

— ЭЙ! — вдруг услышал я, — вы, трое! Прекратите немедленно!

Они повернулись, чтобы посмотреть на нее. Все мои противники проворно сняли шляпы и поспешно выстроились в ряд, чтобы загородить меня — я, кашляя, лежал в пыли.

— Что здесь происходит? — требовательно спросила она. По голосу я понял, что женщина молода и, хотя и не из знатной, но явно хорошей семьи. Пожалуй, даже слишком хорошей, чтобы разъезжать по дорогам в одиночку.

— Просто хотели преподать урок хороших манер этому малому, — проскрипел Том Кобли, запыхавшись.

Да уж, тяжелая на его долю выдалась работенка — запинать меня до полусмерти.

— Неужели вы только втроем можете с этим справиться? — парировала она. Теперь я наконец смог ее увидеть. Девушка показалась мне вдвое красивее, чем на первый взгляд. Она сердито уставилась на Кобли, а те, в свою очередь, уже совсем присмирели.

Девушка спешилась.

— И главное, что вы сделали с этой юной леди? — поинтересовалась она, указав на все еще пьяную девчонку, которая так и сидела на земле, слабо соображая, что происходит.

— О, мэм, это просто наша юная подружка. Она немного перебрала.

Девушка помрачнела.

— Она вовсе не ваша подружка. Это наша служанка, а если я не верну ее домой до того, как моя мать обнаружит, что она тайком улизнула, то станет вдобавок и бывшей служанкой.

Она многозначительно обвела взглядом троих мужчин, стоявших перед ней.

— Я прекрасно знаю вашу мужскую натуру, и, кажется, вполне понимаю, что здесь произошло. Лучше вам оставить этого молодого человека и убраться восвояси, пока мне не пришлось обратиться к властям.

Кланяясь и шаркая ногами, Кобли вскарабкались на свою телегу, и вскоре их и след простыл. Девушка подошла ко мне и, опустившись на колени, заговорила:

— Меня зовут Кэролайн Скотт. Наша семья живет в Бристоле, на Хокинс-лейн. Я отвезу тебя туда, и мы сразу займемся твоими ранами.

— Простите, сударыня, но мне нельзя в Бристоль, — сказал я в ответ, встав и попытавшись состроить ухмылку. — Меня работа ждет.

Она встала.

— Понимаю. Скажите, я верно оценила обстановку?

Я поднял свою шляпу и начал отряхивать ее от пыли. Теперь она была совсем расплющена.

— Да, все верно, сударыня.

— В таком случае, примите мою глубокую благодарность. То же сделает и Роза, когда придет в себя. Она, конечно, девица своевольная и не самая послушная прислуга, но я все равно не хочу, чтобы она пострадала из-за своего дерзкого нрава.

"Вот настоящий ангел", — решил я тогда для себя. Когда я помогал девушке поудобнее расположиться в седле — она все время заботливо поддерживала Розу, которая, так и не протрезвев, мешком свисала с шеи лошади, — мне в голову неожиданно пришла одна мысль.

— Скажите, сударыня, мог бы я увидеть вас еще раз? И поблагодарить вас как следует, когда я успею привести себя в божеский вид?

Она одарила меня взглядом, полным сожаления.

— Боюсь, мой отец не одобрит, — сказала она, тряхнула поводьями и направилась домой.

В тот день я встретил закат, сидя под соломенной крышей нашего домика и глядя поверх пастбищ куда-то вдаль. Обычно мне приходили в голову мысли о собственном неизбежном будущем, и я размышлял, что лучше: бежать от него или все же бороться.

Но тем вечером я думал о Кэролайн. Кэролайн Скотт с Хокинс-лейн.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Через два дня меня разбудил крик. Впопыхах я натянул штаны и выскочил из комнаты в незастегнутой рубахе, натягивая сапоги на босые ноги. Я узнал этот крик. Он принадлежал моей матери. Скоро ее крики затихли до плача, уступив место бранной речи отца. Бранной речи человека, который в итоге оказался прав.

После того, как я подрался у "Старой дубинки", я вернулся в таверну, чтобы сделать что-нибудь со своими порезами и синяками. Чтобы заглушить боль, так сказать. И что могло с этим справиться лучше, чем выпивка или две? И вот, когда я наконец вернулся домой, я был в том еще состоянии. Когда я говорю "состояние", я имею в виду "состояние", как если бы говорил о человеке, который выглядел так, словно принял участие не в одной войне — и я принимал, если судить по синяками на лице и шее и по одежде, порванной тут и там. Но еще — как если бы я говорил о человеке, который перебрал с выпивкой.

И то, и это разозлило отца, и мы поругались, и мне стыдно признаться, что я не выбирал слова в присутствии матери. Конечно, отец взбесился, и за это я ощутил тяжесть его руки. Но его по-настоящему вывело из себя то, что пьяная драка, как он назвал ее (потому что он не понимал, что я защищал честь леди, и что он сделал бы то же самое на моем месте), случилась в рабочее время. Он видел их, изнуренных работой, и меня, напивавшегося и дерущегося, порочащего доброе имя Кенуэев, и в данном конкретном случае припасавшего еще больше неприятностей на будущее.

— Кобли. — Он вскинул руки от злобы. — Та еще масть чертовых негодяев, — сказал он. — Это обязательно должны были быть они, да? Они этого просто так не оставят, ты же знаешь, да?

Само собой, тем утром я помчался в палисадник, и там в своих рабочих одеждах стоял отец, успокаивал мать, которая уткнулась лицом ему в грудь, тихо сопя и повернувшись спиной к тому, что лежало на земле.

Я закрыл рот рукой, увидев причину их горя: две зарезанные овцы лежали рядышком в запачканной кровью пыли. Их оставили там, чтобы мы знали, что они не стали жертвами лисы или дикой собаки. Чтобы мы знали, что овец убили не просто так.

Предупреждение. Месть.

— Кобли, — процедил я, чувствуя, как гнев бурлил во мне, подобно закипающей воде. С ним пришло и острое, колющее чувство вины. Мы все знали, что это случилось из-за того, что я натворил.

Отец не смотрел на меня. На его лице была печаль и тревога, которые можно было ожидать. Как я говорил, он был уважаемым человеком, и ему нравились плоды, которые ему приносило это уважение; даже с конкурентами у него были обходительные и почтительные взаимоотношения. Ему не нравились Кобли, конечно нет — а кому они нравились вообще? — но до сих пор не было никаких проблем, ни от них, ни от кого-либо другого. Такое случилось впервые. Такое для нас было ново.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Эдвард, — сказал он. Я заметил, он не мог заставить себя взглянуть на меня, он просто стоял, держа мать, и глядел в какую-то точку вдалеке. — Но ты можешь подумать еще раз.

— О чем же я думаю, отец?

— Ты думаешь, что ты навлек это на нас. Ты думаешь о том, чтобы выяснить отношения с Кобли.

— И? А о чем думаешь ты? Хочешь, чтобы это просто так сошло им с рук? — Я взглянул на два истекающих кровью трупа в грязи. Уничтоженный скот. Потерянный заработок. — Они должны заплатить.

— С этим ничего не поделаешь, — сказал он.

— То есть ничего не поделаешь?

— Два дня назад мне предложили вступить в организацию — Торговую Организацию, как мне ее представили.

Когда я взглянул на отца, я задумался, смотрел ли я на старую версию себя, — и да накажет меня за это Бог, — но я очень надеялся, что нет. Он когда-то был привлекательным человеком, но его лицо покрылось морщинами и осунулось. Широкие поля его фетровой шляпы прикрывали глаза, всегда опущенные и усталые.

— Они хотели, чтобы я вступил, — продолжил он, — но я отказался. Кобли и большая часть торговцев согласились. Они пользуются в свое удовольствие защитой Торговой Организации, Эдвард. Как ты думаешь, по какой еще причине они бы пошли на такую жестокость? Они защищены.

Я закрыл глаза.

— Мы что-нибудь можем поделать?

— Займемся тем же, чем и всегда, Эдвард, и будем надеяться, что это закончилось и что Кобли подумают, что их честь восстановлена. — Он впервые обратил свои усталые, старые глаза на меня. В них не было ничего, ни злобы, ни осуждения. Только поражение. — Я могу рассчитывать на то, что ты приберешь здесь, пока я побуду с твоей матерью?