Страница 59 из 65
Оттого на этапах и в тюрьмах от них обороняли политических. Оттого администрация, как свидетельствует П. Якубович, ломала их вольности и верховенство в арестантском мире, запрещала им занимать артельные должности, доходные места, решительно становилась на сторону прочих каторжан. «Тысячи их поглотил Сахалин и не выпустил». В старой России к рецидивистам-уголовникам была одна формула: «Согните им голову под железное ярмо закона!» (Урусов). Так к 1917 году воры не хозяйничали ни в стране, ни в русских тюрьмах. («Архипелаг ГУЛАГ»)
Однако Солженицын сознательно искажает факты. К сожалению, для него важно не восстановление истинной картины событий, а обличение ненавистного коммунистического режима.
Это очевидно хотя бы из того, что в подтверждение своих слов автор «Архипелага» ссылается на П. Якубовича, утверждая, что администрация царских тюрем якобы запрещала профессиональным уголовникам занимать артельные должности и доходные места и «решительно становилась на сторону прочих каторжан». Как помнит внимательный читатель, в предыдущих главах мы уже не раз обращались к запискам Якубовича, где он утверждает совершенно противоположное и пишет о полном беспределе, который творили так называемые «бродяги» по отношению к остальным арестантам! Он же заявляет, что эти самые «бродяги» (то есть законченные уголовники) занимали практически все хлебные должности и нещадно обирали каторжан — при полном попустительстве начальства.
Конечно, чуть ниже тот же Якубович как бы смягчает сказанное и пишет:
Правда, в последнее время бродягам, слышно, сломили рога. Больше всего подкосил их Сахалин… сыграли роль и вообще более строгие узаконения относительно бродяжничества… К этому нужно прибавить, что тюремные условия изменились: начальство начало вмешиваться в артельные порядки арестантов, в их интимную, внутреннюю жизнь, став при этом решительно на сторону каторжан; во многих тюрьмах бродягам прямо запрещено занимать какие бы то ни было артельные должности. («В мире отверженных»).
Эти слова вроде бы подтверждают мысль Солженицына. Одна беда: сам-то Якубович не являлся свидетелем этих позитивных перемен! Он пишет о них по каким-то неясным слухам («слышно»). Сам автор этих «благих перемен» не застал. А он пробыл в каторге с 1887 по 1895 годы! То есть до конца XIX века «бродяги» уж точно были «королями» арестантского мира и никто им в этом не мешал. Кроме того, существует немало и других свидетельств того, что профессиональные преступники были царьками и в тюрьмах, и на каторге, всячески притесняя остальных арестантов и неплохо уживаясь с начальством (рекомендуем хотя бы «Мир тюремный» и другие исследования А. Свирского).
Следует также учесть, что подобного рода реверанс в сторону тюремного начальства необходим был Якубовичу для того, чтобы его «Записки бывшего каторжника» могли появиться в открытой печати (они публиковались под псевдонимом «А. Мельшин» в семнадцати номерах народнического журнала «Русское богатство» с сентября 1895 по июль 1898 гг.). Журнальный текст и без того был порядком укорочен и изувечен цензурой. А мог бы и не появиться вообще, если бы все ужасы и безобразия, описанные автором, не были показаны, так сказать, в плане историческом — как «преодолённые недостатки».
Но разве не то же происходило и во времена хрущёвской «оттепели»? Разве не так же появился и «Один день Ивана Денисовича» и другие произведения бывших зэков — как разоблачающие «перегибы культа личности», успешно «преодолённые» новым руководством? Между тем как на самом деле в начале 60-х по ряду позиций режим в местах лишения свободы СССР не слишком отличался от гулаговского.
Замечание же о том, что тюремное начальство мест лишения свободы царской России (видимо, по причине великой любви?) «обороняло» политических от уголовных — это вообще перл! Не обороняло — изолировало! Согласно решению особого совещания (замечаете преемственность названий?) под председательством военного министра, министра юстиции, главного начальника 3-го отделения и управляющего министерством внутренних дел в 1878 году было решено, что «политических преступников должно содержать отдельно от арестованных по делам другого рода и с этой целью… устроить особые для них помещения, с усилением там надзора…»
Изоляция эта была вовсе не следствием желания тюремного начальства защитить политических узников от уголовного «беспредела». Обосновывая необходимость строгой изоляции «политиков», киевский генерал-губернатор в письме министру внутренних дел 28 сентября 1898 года сообщает: «…У нас в стенах самой тюрьмы производится политическая пропаганда и сотни заключённых неизбежно развращаются в тюрьмах нравственно при соприкосновении с политическими арестантами и набираются социалистических и ярко противоуправительственных убеждений…».
При этом строжайшая изоляция имела целью не только пресечение вредной пропаганды, но зачастую психологическое давление и устрашение, вплоть до физического уничтожения. Пример такого подхода — организация тюремного быта в Новобелгородской тюрьме. Ненормальную жестокость содержания политических заключённых здесь признавали даже высшие сановники государства. Статс-секретарь Грот писал в 1877 году министру внутренних дел следующее:
Этот надзор стремится к одной лишь цели, замыкания накрепко в тесные камеры преступников, частью закованных в кандалы, представляя им затем оставаться по целым дням почти без занятий, наедине с самим собою.
Отсюда — те гибельные последствия, которые ведут заключенных медленным путём к болезням, а нередко и преждевременной смерти. Из 13 человек политических преступников, поступивших в тюрьму в начале 1875 г., двое уже умерли, причём один предварительно сошёл с ума, а из наличного состава 11 заключённых двое обнаруживают несомненные признаки умопомешательства и 5, кроме того, страдают анемиею, предвестницей болезни грудной чахотки» (цит. по М. Детков. «Наказание в царской России»).
При таком подходе неудивительно, что сами политические узники предпочитали такой тюремной «защите» от уголовников отбывание наказания плечом к плечу с «урками». Это можно было считать за счастье.
Тот же Пётр Филиппович Якубович, активный член «Народной воли», был в 1887 году приговорён к смертной казни, заменённой восемнадцатью годами каторги. В 1890 году он переведён в Акатуй, где политические содержались вместе с уголовными! И начальству не было дела до того, чтобы одних «оборонять» от других. Впрочем, отношение уголовных каторжан к редким в то время «политикам» не было особенно агрессивным и такой «обороны» не требовало. Обороняться следовало порою от самих тюремщиков: так, в конце XIX века известие об изнасиловании политзаключённой Ольги Лобатович надзирателями Красноярской тюрьмы появилось даже в зарубежной печати…
Этот исторический экскурс необходим нам для того, чтобы вновь подчеркнуть преемственность большевистского режима в деле наказания политических противников. Разумеется, с учётом времени менялись методы и средства, но цель оставалась одной: подавление, устрашение, изощрённые издевательства и в конечном счёте — физическое уничтожение оппозиции.
Спору нет: в последнее десятилетие своего существования самодержавие пыталось осуществить некоторые либеральные преобразования в обществе, в том числе и смягчить режим для политических заключённых. Безусловно, тоталитарный социализм по подлости, дикости и жестокости своей не сравним с Россией времён Николая II. Конечно, Сталин и его холуи далеко обогнали своих предшественников. И всё-таки преемственность традиций ощущается слишком явно.
Но вернемся к сталинскому Гулагу. Итак, с одной стороны, всевластие здесь профессиональных преступников-рецидивистов основывалось на «тюремных традициях», идущих ещё от старорежимных «иванов». С другой стороны, «блатных» активно поддерживала администрация лагерей, видя в них противовес «политикам» и средство обуздания последних (количество которых день ото дня всё более росло). «Социально близкие» в глазах администрации и руководства ГУЛАГа представляли меньшее зло и опасность, нежели «враги народа».